Костас-крестник поднес дудку к губам и вдруг выдул из нее нечто такое громкое и разухабистое, что ноги мужчин как бы сами самой задвигались под столом. Скоро задвигались и руки, похлопывая по скатерти в такт мелодии. Пилип не выдержал первым. Выскочив из-за стола, стал плясать, бросая ноги в стороны и размахивая руками. Грек усидел, но, как было видно, далось ему это трудно. Он хлопал в ладоши, ерзал на скамье и даже подпрыгивал на ней. Пот ручьями струился по багровому лицу Пилипа, но он все плясал и плясал, пока музыкант не сжалился.

— Ай, потешил! Ай, да повеселил! — вымолвил тиун, со свистом втягивая в себя воздух. — А на гуслях можешь?

Музыкант поклонился и что-то сказал слугам. Те мигом принесли гусли. Устроившись на скамье у стены, крестник грека плавно возложил на них пальцы. В этот раз музыка, зазвучавшая в горнице, была ни разухабистой, ни грустной — как раз такой, какая нужна гостям на пиру, чтобы перевести дух после пляски и осушить чару вина за здоровье друг друга. Под эту мелодию не тянуло говорить — только слушать.

— Откуда он у тебя? — спросил Пилип, когда музыка стихла.

— Купил у одного воеводы в Путивле, — гордо сказал купец, заметив алчный блеск в глазах гостя. — Вы, русские, не умеете видеть в людях талант. Воевода велел мне крест целовать, что продам басурменина гребцом на галеру, потому что тот, по его словам, сделал много беды при осаде города.

— И ты поклялся?

— Как просили.

— Клятву сдержишь?

— Не могу, — с деланной грустью вздохнул купец. — Я обещал продать басурменина, а его больше нет — умер. Ибо человек, сменивший веру, везде считается мертвым в своей прежней испостаси.

— Хитер! — засмеялся Пилип. — Долго уговаривал его креститься? — тиун сделал жест рукой, как будто сек плеткой. — Небось, попотел?

— Ничуть! — возразил грек. — Он сам попросился.

— Врешь!

— Вот те крест! — обиженно сказал грек, осеняя себя двуперстием. — Я сам поначалу думал, что раб лукавит — воевода меня упреждал, что верить ему нельзя — умен и хитер. Не прав был воевода… Я ведь не знал, что он музыкант — креститься он раньше захотел. Для меня он был просто добрый раб, которого можно выгодно продать. Думал, может, на свободу через веру выйти хочет — у нас есть обычай выкрестившегося магометанина отпускать на волю. Но он не знает греческих обычаев, никогда в нашей земле не был. Спросил его, почему хочет креститься, отвечает: я много зла сделал этой земле, хочу просить у бога русских прощения.

— Похвально. Какое зло он сотворил?

— Воевода не объяснил, а сам он не помнит — сильно ударили по голове, когда в полон брали. Видно, был добрым воем у поганых — мужчина он сильный, ловкий. Но воевать против врага не воровство. Я стал его восприемником. У нас говорят, что христианину, крестившему магометанина, отпускаются грехи на семьдесят лет вперед. Так что я теперь безгрешный! — ухмыльнулся Костас. — Все благодаря ему. За одно это следовало отпустить. Но тут как-то он взял дудку, и я понял, какое сокровище подарил мне русский воевода…