Лишь Даярам, с молитвенным восхищением следивший за своей возлюбленной, понимал все значение творчества танцовщицы и видел в ней будущее искусство Индии. Новый танец, за которым последует другой, третий. Она сможет повести за собой, отбрасывая накопившиеся в древнем искусстве ядовитые ошибки. Упреки спадут с нее, как горчичные дерна с острия шила, так говорится в Дхаммападе – кодексе мудрости Южной Индии.

Ранняя тропическая ночь засияла луной. Погасив свет, Даярам распахнул широкое окно, и Тиллоттама продолжала танцевать в свете луны, настолько яркой, что он не смягчил, а резче оттенил малейшие движения танцовщицы, ее ставшие почти черными руки и тонкие черты ее лица, будто вырезанные из темного дерева.

Мягкий полудетский голосок в магнитофоне запел «Песню любви». В поразительном соответствии с нею тело Тиллоттамы как бы струилось, переливаясь скрытым чувством, вздрагивало, замирая в минутной тревоге. Песня умолкла, в тишине раздался резкий щелчок выключенного магнитофона. Леа бросилась целовать Тиллоттаму, не скрывая заблестевших в лунном свете слез восторга. Более сдержанная Сима притянула к себе танцовщицу и прикоснулась щекой к ее щеке, как делала в далекой России, поздравляя своих подруг и учениц с удачным выступлением или спортивной победой. И, так же, как у них, она почувствовала твердость тела в неотошедшем напряжении и такую же отрешенность чувств, еще не вернувшихся к обычному миру.

– Берегите ее, великую драгоценность! – сказал Гирин художнику Рамамурти.

– Конечно! – отозвался Даярам с такой гордой и счастливой улыбкой, что комната как бы осветилась.

Рамамурти стал прощаться, поднялись и трое итальянцев, предложивших довезти индийских друзей. Ивернев, еще на правах больного, вышел на веранду, а Сима с Гириным спустились в сад, чтобы проводить гостей до ворот. Машина итальянцев стояла немного в стороне, в кругу света яркого фонаря, как обычно, окруженного облаком ночных насекомых. Дальше у второго фонаря под деревьями сидели на скамье люди.

Сима послала уходящим воздушный поцелуй и пошла к дому. Дорожка была узкой, и Гирин следовал за Симой по пятам, погруженный в какие-то размышления и односложно отвечавший на ее восхваления Тиллоттамы. Сима обернулась, посмотрев на мужа искоса и снизу. Взгляд этот почему-то действовал на Гирина совершенно неотразимо.

– Ты обращал внимание, какая глубокая у нее чернота волос? Они как сама ночь. Я поняла сегодня, увидев Тиллоттаму при лунном свете, – вот царица ночи в самом настоящем смысле.

– Да, у меня тоже ее волосы ассоциируются с покрывалом ночи.