– А ты спроси. Мне не стыдно. Думаешь, ты один такой? Тут знаешь сколько таких? Одичавших. Одиноких. Которым некому пожаловаться. Их тянет всех ко мне. Ко мне, магнитом. Понимаешь? В меня. И если их не принять… Не дать им… Выплеснуть это все… Грязь, ужас свой… Злобу. Нежность. Они тогда совсем озвереют. Вы, мужчины, так сделаны. Они приходят ко мне такие – их трясет прямо от жизни. А я их успокаиваю. Мир им даю. Понимаешь? Мир. Утешаю их. Они потыкаются-потыкаются… Покричат… Позлобствуют… Поплачут… Утихнут. Ширинку застегнут. И могут еще немного пойти пожить без войны.

– Ты так говоришь… Так девочка не может говорить. Ты же девочка. Хрупкая. Изящная. Вот эти руки твои… Ручки…

– В борделе год за десять идет.

– Значит, мы с тобой ровесники?

– Ой, все!

– Мне нужно выпить. От облучения помогает. У тебя нет ничего?

– Мне тоже нужно.

* * *

– Подвинься.

– Ты разве не там собиралась ложиться? Не у себя?

– Двигайся давай.

– Я тут с тобой не смогу так просто лежать, учти. Ты себя в зеркале видела? Ты же красивая очень.

– Помолчи.

– Я не могу помолчать.

– Куда тебе, вояка? Ты-то видел бы себя в зеркале. Тебе сейчас ни до чего должно быть. У тебя вон волос не останется скоро. Будешь похож на своего Хантера, как мечтал.

– Ты в меня влюбишься тогда? Я хочу, чтобы ты в меня влюбилась.

– Зачем?

– Ну мне проще будет тогда жить и умирать.

– Помолчи. Повернись. Повернись ко мне.

– Ты… Нет, постой. Я так не хочу.