– Слушал эфир когда-нибудь? – спросил Артем.

– Когда-нибудь слушал, – отозвался Савелий. – Порожняк. Мне, в принципе, и насрать на этот эфир. У меня машина потому и снаряженная, и заправленная, что – думаю: а не бросить ли все к херам? Не выйти ли одно утро из метро, не сесть ли в нее, не поставить ли дисочек с Продиджами и не рвануть ли из этой вашей гребаной Москвы на восток, докуда доедется? А? Вот уже и соляры у химиков наменял, и грибов насолил. В багажнике, между прочим. И резиночкой проложено, чтоб банки о пулемет не побились. Все готово. И так третий год уже.

– Почему не едешь?

– Потому что. Потому что человек – ссыклив и тосклив. Легко решить, трудно решиться.

– Ясно.

– Но через ночь на вторую вижу дачу нашу. Огород, колодец, малина на кустах, отец по грядке навоз раскидывает, кричит – помогай, а я от него ныкаюсь. А мать зовет молока козьего дать. Это тоже ясно?

– Мне ясно, – подал голос с заднего сиденья сонный Леха. – Не все, но кое-что.

– Так что, – сказал Савелий. – Я бы не против, если бы они все были живы. Или хоть кто-нибудь. Хоть дед, который против нас жил, и который мне уши драл за то, что я в его кур из рогатки шпулил.

Проехали Ленинградский вокзал, проехали Казанский, проехали Курский. От всех тянулись в глухую запусть ржавые рельсы. Артем там бывал, пока у Мельника служил: выходил на пути, смотрел, как две рельсины сходятся в одну нитку, и думал, что там, с того края земли. Странная вещь, железная дорога: вроде метро, но без стен.

– А я слышал, – произнес он, – что где-то есть из Метро-два туннель, который идет до Урала. В правительственные бункеры. И вот там все правители и сидят. Лопают консервы и ждут себе, пока фон спадет.

– Друг друга они лопают, – возразил Савелий. – Не знаешь ты этих людей, не смотрел ты телевизора.

Этих не знал Артем, а знал других. Вспомнилось про нераскрытый конверт, где-то, видно, прямо в нагрудном кармане у Дитмара прошитый пулями. Не удалось Мельнику и тому Феликсовичу в его телефоне остановить войну.

– Феликсовичу, – сказал Артем, трезвея. – Алексею Феликсовичу. Бессолову?

– Проспись, – посоветовал ему Савелий. – Вон друг твой срубился, и ты давай. Таким темпом до Балашихи еще нескоро.

Но Артем не мог. От напряжения закрутило.

– Останови, – попросил он. – Тошнит.

Савелий встал, Артем вылез опростаться. Без противогаза было легче, но на языке от фона горчило; плохо. И так гибло было вокруг, что Артем не сумел дальше рассуждать о том, кто у Саши хозяин, и кто у Мельника.

Вместо этого в голове зазудело: какой ты идиот, как ты дал себя обмануть полутрупу из туннеля, как поверил в предсмертный бред. Там нет ничего: ни в Балашихе, ни в Мытищах, ни в Королеве, ни в Одинцове, нигде и никогда.