Он выключил режим передачи, пустил вместо себя города болтать, снял притихшие наушники. Никому он это вещал или шептал кому-то? Не понять.

Хватит мычать.

Пусть сами послушают других. Землю пускай послушают.

* * *

– Артем! Тут люди пришли! Артем!

Артем схватил автомат, напялил маску, выковылял из буфера, ткнул стволом вихрящуюся на скрипучем ветре пыль.

У ворот за решеткой стояли трое.

Все трое руки тянули кверху: показывали, что не хотят драться. Противогазы – кустарные какие-то – у всех троих были сняты, спускались на лямках на грудь. Химзащита, тоже самодельная, не обвисла мешком, как армейская кондовая, а была подогнана ровно по фигуре. Двое молодых парней походили друг на друга, как братья. Третьим был могучий седобородый мужичина с длинными серыми волосами, собранными на затылке в пучок.

Парни переглядывались и улыбались.

– Все-таки есть! Есть, бать! Люди! Говорю тебе, что я слышал! – сказал один, довольно оглядываясь на старшего.

– Здравствуйте, – произнес тот спокойно, уверенно.

Артем ствол не опускал.

Смотрел на этих людей. Парни были румяные, подстриженные, обрезы самодельные положили на асфальт, руки у них были пустые; из-за решетки Артем мог сейчас одной очередью всех скосить.

Но пришлые этого будто вообще от него не ждали.

Молодые улыбались. Друг другу, Артему. Как кретины. Как нездешние. Их отец смотрел спокойно, ничего не боясь. Глаза у него были голубые, даже от возраста не выгоревшие. В левом ухе болталось серебряное кольцо.

– Кто такие? – прогундосил Артем в хобот.

– Это Москва уже? – спросил у него седобородый. – Мы в Москву идем.

– Это Балашиха. Вам что от нас надо?

– Ничего, – степенно ответил тот. – Мои пацаны вбили себе в голову, что в Москве остался кто-то живой. Что зовут, мол, на помощь. Вот – собрались, пришли.

– Откуда? Вы – откуда?