– А здоъово быъо бы тоже убить кого-нибудь, – сказал Леха. – Того, кто это пъидумаъ. Гадину эту бъядскую. Чтобы таких пъиказов бойше не даваъи.

– Я был уверен, что он сдох. Две пули в него всадил. В лоб надо было.

У Артема левая рука отнялась, плечо все мокрое было, но сейчас нельзя было о плече.

– А тоъку, майоъа ваъить? – возразил Леха. – Майоъов хоть жопой жуй. Заваъишь майоъа – тойко капитана объадуешь. Ваъить съазу маъшаъов нужно.

– А кончил бы я его там? Что бы поменялось? Они все равно бы на пулеметы пошли. Я им говорил. Ничего не понимают. Я им сказал же, что можно уйти. Наверх. Они не слышат! Никто! Даже те, кому дохнуть сейчас. Им на пулемет проще, чем наверх! Что делать?!

Летяга сморкнулся кровью себе в пятерню, стал рассеянно вытирать о штаны. Потер лоб.

– Хер с ними. Ты их не повернешь. Они как стадо. Куда мне-то идти? – сказал он. – Это же дезертирство. Некуда.

Артем поглядел на него. Несгораемый человек Летяга. Не горит, потому что гореть нечему. Вот и Артему бы так.

Откупоривались потихоньку уши.

Съеживались растянутые барабанные перепонки.

И вот снизу, из щелей, из коллекторов, канализационных решеток, через вентиляцию, отовсюду: стали из-под земли расти звуки. Плач и вопли. Слабые, придушенные московской жирной глиной, отраженные ото многих углов изломанных труб. Эхо. Люди не смогли сбежать, только их голоса смогли.

Это было как роды. Москва была как женщина, которая сама уже умерла, но в ее каменеющей утробе сидели еще живые дети. И они хотели родиться, и плакали там внутри. Но Москва никого больше не выпустила. Сжала свою бетонную пизду, и додавила всех своих детей, они отмучались и стихли, так и не рожденные.

А курево кончилось.

Была ночь.

Окунуло Москву в эту ночь, как в ведро с грязной водой, чтобы отстирать с нее всю кровищу. Кончится мутная ночь, будет мутный день, и никто в этот день не узнает всего, что было в день предыдущий. Все в ночи отмоется. Кто узнает о черном туннеле, где одни люди других кирками вслепую молотили? Никто. Кто о глушилках узнает? Никто. Кто о том, как безбожники крестились и на пулеметы шли? И для чего все умирали? По какой причине?

– Летяга. Летяга. А есть эти враги? Запад, Америка? Они есть? Есть они вообще? Честно скажи.

Летяга поглядел на него косо, но в темноте казалось, что глаза у него выровнялись и смотрят прямо, верно.

– Должны быть.

– Да на хеъа нам въаги? – сказал Леха. – Мы и без них спъавъяемся!

– Хотели бы они – на всякий случай бы по нам долбанули. Контрольным. Если бы сильно нас боялись. Не думал об этом?