Перед ним, в глубине купола из панциря виднелся священный реликварий, погребальные носилки, на которых стоял стеклянный гроб.
Во гробе лежала святая Саббат.
Она не хотела для себя ни помещения в стазис-поле, ни еще каких-либо ухищрений, но все равно осталась нетронутой тлением на протяжении всех шести тысяч лет. Ее щеки ввалились, плоть высохла, а кожа потемнела. На голове все еще сохранились пряди некогда прекрасных волос. Гаунт видел кольца на истончившихся пальцах, медальон с имперской аквилой, зажатый в сложенных на груди ладонях. Голубая накидка почти совершенно выцвела, и высохшие древние цветы лежали вокруг нее на бархатной обивке гроба.
Гаунт не знал, что делать. Он помедлил, не в силах оторвать глаз от иссохшей, но прекрасной беати.
— Саббат. Мученик, — выдохнул он.
— Она не может ответить тебе, ты же знаешь.
Комиссар-полковник оглянулся. Аятани Цвейл стоял за алтарем и смотрел на него.
Гаунт с почтением и достоинством поклонился святой и подошел к Цвейлу.
— Я пришел не за ответами, — прошептал он.
— Нет, именно за ними. Вы сами так сказали, когда мы выходили из Мукрета.
— Это было тогда. Теперь же я сделал свой выбор.
— Выбор и ответы — не одно и то же. Но да, вы решили. И сделали отличный выбор, могу добавить. Храбрый. И правильный.
— Знаю. Если я и сомневался раньше, то лишь до того, как пришел сюда. Мы не сделаем ничего, чтобы увести ее. Она останется здесь. Останется здесь так долго, сколько мы сможем ее защищать.
Цвейл кивнул и похлопал Гаунта по плечу.
— Это будет непопулярный выбор. Бедняга Харк, я думал, его удар хватит при ваших словах, — Цвейл замолчал, а затем оглянулся на реликварий. — Простите мне мою речь, беати. Я всего лишь бедный имхава-аятани, которому стоит вести себя сдержаннее в таком святом месте.
Они вместе покинули гробницу и выбрались по галерее наружу.
— Когда вы объявите о своем решении?
— Скоро, если, конечно, Харк еще не рассказал всем.
— Он может лишить вас командования.
— Он может попытаться. Если он это сделает, вы увидите, что я могу нарушить не только приказы.