***

Каин выдохнул и прикусил большой палец правой руки, опуская на миг глаза. Слов у него не было, и потому шокированный Иван решился заговорить первым.

- Что это было? - прошептал он.

Каин посмотрел на него, выдохнул, посмотрел куда-то ввысь, но, убирая руку от лица, спросил:

- Вы когда-нибудь видели гангрену, хоть какую-нибудь?

Старик не ответил, не понимая, как одно связано с другим.

- А можете себе представить хоть отдаленно, что такое отторжение пересаженного органа?

- Это его смерть.

- Но что такое смерть органа?

Красные глаза сурово посмотрели на собеседника.

- Крылья Люцифера отторгались, - сообщил он тихо.

- Почему? Это же его крылья!

Каин отрицательно покачал головой.

- Они были его крыльями, но многое изменилось.

Каин выдохнул и сложил пальцы в замок.

- Я застал его в самый разгар болезни. Перья вылезали с густой кроваво-гнойной массой, а на их месте расползались страшные язвы. Его крылья гнили, а он мучился от страшного жара. Когда я вернулся, лавка чудес не работала уже несколько месяцев. Кэб, который работал при кузнеце на соседней улице, из благодарности приходил сюда помогать время от времени. В остальное же время, Люцифер с большим трудом справлялся сам, пока не вернулся я. Вооружившись всеми своими знаниями, я начал его лечить. Отпаивать настоями, мазать мазями и вообще не отходить от него ни на шаг. Мне было очень страшно потерять его. От одной мысли, что происходящее может уничтожить его самого, меня бросало в жар. По-настоящему никто не мог объяснить, что именно происходило. Даже мой отец не мог сказать наверняка, может ли Люцифер умереть от того что происходит, но склонялся к тому, что может, а я каждое утро с ужасом осматривал крылья, опасаясь найти новую язву. Не находил.

Более того, моими стараниями ему стало лучше. Мы даже открыли лавку вновь. Работа придавала ему сил. Он не падал уже от жара, почти не мучился от боли, но крылья не желали заживать. «Может оно и к лучшему», - сказал он как-то, но что к лучшему, я так и не смог от него добиться. Только эта тихая фраза врезалась в мою память так, что мне до сих пор не по себе от воспоминаний. Тогда мне показалось, что я его теряю. «Что если мне лишь кажется, что он поправляется?» - спрашивал я себя. Я был готов на что угодно, лишь бы он действительно поправился. Тогда в моей голове зародилась мысль о том, что проще было бы отрубить ему крылья, но видя, как он бережно отмывал от гноя белоснежные перья, как плакал от неспособности двинуть свободно крылом, мне казалось, что лишить его крыльев - это хуже, чем забрать у меня Пель. Он этого не пережил бы.