Прошла еще одна ночь, настал еще один день. Если смерть от тебя отказалась, приходится жить; Евгения поднялась и вышла из шатра. Она не замечала радостного солнца и птичьих трелей, в ее душе царили сумерки. Но она хотя бы могла теперь думать. Долгие часы она провела, спрашивая себя, стоит ли продолжать жить и что осталось на ее долю в мире, где больше нет царя. Страшное напряжение горя многократно увеличило ее силу, и она без труда видела то, что творится сейчас на востоке страны. Победа под Дафаром стала для Алекоса решающей. Основные силы иантийцев разбиты, царь пал, его полководцы удручены и растеряны. Они пока не сдались, и еще долго в Ианте будут идти бои и гореть города. И все же Алекос победил. Рано или поздно он покорит все провинции. Рано или поздно его знамя поднимется над Киарой. Евгения не хотела этого видеть. Она была частью старого мира и должна умереть вместе с ним.

Так говорило разбитое сердце, однако стоящее перед глазами лицо мужа возражало. Если бы он думал так, то не обманул бы ее, не отправил прочь, позволил бы сражаться и умереть рядом… С трудом она сумела побороть обиду и попыталась понять его. О чем он думал, добавляя крепкий сонный отвар в вино? Он не хотел, чтобы жена погибла? Не мог смириться с мыслью, что она может стать пленницей Алекоса? А может быть, даже в последний свой день он продолжал верить в Ианту и надеялся, что Евгении удастся ее спасти? В таком случае, если она теперь по собственной воле уйдет из жизни, ее встретят там укоряющие глаза Халена, который до конца времен не простит ей малодушия…

Она слишком устала и испереживалась и не знала уже, где реальность, а где фантазия. Истерзанной душе требовалось во что-то верить и на что-то надеяться, но как надеяться тому, кто потерял всех близких людей, все имущество и власть? Незаметно для себя Евгения погружалась в мрачный туман своего воображения. Ясная картина того, что ее окружало, — осень, горы, преданные люди, — заменилась в ее сознании мистическими представлениями о потустороннем мире, в котором ждали погибшие, и поиском своей роли там, где их больше не было. Она не могла поверить в неотвратимость смерти; нет, Хален, и Нисий, и Венгесе, и Бронк, и десятки других мужчин, которых она знала и любила, — они есть где-то и ждут от нее каких-то поступков. Иначе для чего они оставили ей жизнь?!

Она вспомнила минуту проклятия, озарившую душу жестокой радостью. Там, где нет света, поселяется тьма, и вот постепенно она завладевала душой олуди, обращая ко злу все, что та умела и желала. Окно, которое она отказалась открывать в своем счастье, в горе распахнулось само. Стоя посреди лагеря, Евгения огляделась. Она уже давно была переполнена мыслями и эмоциями, так что те выплескивались из нее, но сегодня миллионы внешних деталей особенно назойливо били ей в глаза. Они были ей послушны. Она могла управлять ими всеми. Вот Ильро разрубает топором длинную жердь для навеса над коновязью. Евгения читала его мысли, будто они были написаны над ним: «Для чего тащили в эту даль лошадей? Они едва ноги не переломали, поднимаясь и спускаясь по перевалу, и обратно их будет просто не вывести! И как там сейчас дома, под Дафаром, осталась ли деревня или враги все уничтожили? Хорошо, что семья успела уехать к родичам в Хадару, да ведь только и туда скоро придут эти светловолосые бестии…» Евгения послала ему мысленный приказ, и Ильро замер, склонившись над жердью, с поднятым для замаха топором. «Опусти топор. Приведи мне Ланселота», — велела она. Отбросив топор, он размотал повод. Но конь не стал дожидаться. Дернув головой, вырвался из рук и легко, будто паря над землей, прилетел к хозяйке. Ланселоту никогда не нужны были приказы, он понимал Евгению раньше, чем она успевала подумать. Он дышал ей в лицо, просил погладить.