Одним словом, моего банника не было. Что оказалось весьма кстати. Загадка пергамента погрузила комнату в гнетущее молчание. Но лишь на пару секунд. После чего раздался даже несколько возмущенный голос Мишки.

— Вы же несерьезно? Тут все очевидно. Сын Гипериона — это Гелиос. Ну, Гелиос, в смысле, солнце! Солнце переходит из северного полушария в южное двадцать второго или двадцать третьего сентября. Надо смотреть, точно не помню. Вся загвоздка лишь в этом самом доме. Если мы узнаем, где он находится, то найдем спрятанное в этой подсказке.

— Офигеть, — только и произнес я.

— Нет, я сразу все просек, — сказал Рамиль. — Просто хотел, чтобы вы тоже вспомнили. Это же элементарно.

— Ага, как там, говоришь, звали отца Гелиоса? — спросил Байков.

— Гипербион.

— Хорошая попытка, Рамик, — усмехнулся я. — Тебе бы с такой памятью названия лекарствам придумывать. Так, значит, надо лишь выяснить, что это за дом. А в запасе у нас девять месяцев.

— Слишком сложно, — покачал головой Мишка, — нужна какая-то дополнительная подсказка. Тот, кто это писал не думал же, что мы будем проверять все дома подряд?

Я пожал плечами. Мне очень хотелось думать, что дом — это какая-нибудь заброшенная избушка в лесу, за которой зарыт клад. Бриллианты, рубины, золото. Нет, можно и серебром, я не жадный. Но там точно было нечто ценное. Иначе зачем оставлять для сохранения фрагмента целого голема? Который, к тому же, простоял там непонятно сколько лет.

Само собой, за один вечер мы не решили разгадку спрятанного пергамента. Да и было бы странно, если бы подобное произошло. Зато я понял, насколько эти ребята всего лишь за полгода стали мне близки и как я по ним соскучился. Даже по трусоватому и вечно привирающему Рамилю.

И больше того, я истосковался по учебе. По Наталье Владимировне, Елизавете Карловне, по Петровичу (о судьбе которого до сих пор ничего не было понятно) да что там, даже по Козловичу. Разве что Якут пока еще не вызывал подобные эмоции. Потому что для сохранения теплых отношений иногда надо отдыхать друг от друга. Чего господин Филиппов делать категорически не хотел. И продолжал лупцевать меня силами второкурсника. Хорошо, что теперь все это закончилось.

Второе полугодие началось с нового предмета, который вел сутуловатый мужчина с хищным лицом и острым носом. Он стоял, не двигаясь, пока мы спешно занимали места. Его ладони были развернуты назад, будто тот в них что-то прятал, а глаза хищно блестели из-под густых бровей. Одна рука оказалась сжата в кулак, другая раскрыта.

Я напрягся, вспоминая, где его видел. Не в столовой, там учитель не появлялся. Точно, в кабинете у завуча, когда меня вызывали. Тогда он не проронил ни слова. О новом преподавателе я знал лишь одно — его прозвище. И еще, что с ним лучше не шутить и вести себя тише воды, ниже травы, потому что Коршун весьма злопамятен. Спасибо Филочкину и за эти скудные сведения.