Если почтенные родители хотели еще больше усложнить ему жизнь, у них это отлично получилось.
– Ну? – с гордостью спросил отец. – Чего скажешь?
Ин Юнчен помолчал.
– Фейерверк просто, – наконец сглотнув, сипло соврал он. – Здорово вы придумали.
– Хо-хо-хо, – сказала трубка и замолкла, оставив его наедине с головной болью и пустыми бутылками.
Где-то он видел этого человека – профессорский племянник был уверен в этом. Память на лица у него была великолепной: раз повстречав кого-то, Кан Сяолун уж никогда не забывал… ничего. Гримасы и улыбки, взгляды, манеры, привычка держать себя – словно чешуйки, все его воспоминания собирались в гремучую, темную силу, что только и ждала своего часа, чтобы послужить хозяину. Ему редко требовалась помощь компьютеров, чужих слов и неумных статей: его мозг с одинаковой эффективностью хранил и несколько редакций Книги Перемен, и свежие новости о перестановках в правительстве, и названия блюд, которые всегда предпочитал заказывать в любимом ресторане его дядюшка.
Ученый слегка нахмурился.
Да. Мальчишка, который с такой непринужденной фамильярностью разговаривал с внучкой Тьян Ню, был ему знаком. Не лично – но в неостановимом, бурном потоке новостей и событий не раз и не два натыкался он на это самодовольное лицо, развязную улыбку, полные самомнения глаза. Надо было только вспомнить… отобрать из тысяч других чешуек нужную.
Племянник профессора Кана поднес ладонь к губам. В его лаборатории было темно: когда ночь упала на Тайбэй, он остался сидеть в кресле, не поднялся, чтобы зажечь лампу. Кан Сяолун любил темноту, любил неподвижность – минуты перетекали в часы, и иногда мужчине казалось, что он слышит тихое, приглушенное шипение песчинок, что неумолимо ссыпаются в чернильную бездну времени. Зачем движение, к чему свет? В сумеречной зыби куда приятнее думать… и охотиться.
В небольшой клетке на лабораторном столе заскреблись, запищали мышата: хорошо вышколенные работники музея, как и обычно, привезли посылку из зоомагазина и оставили ее на привычном месте.
Кан Сяолун поднялся, с некоторым холодным удовольствием отметив, как безоговорочно подчиняется ему собственное тело, взял клетку и подошел к утопленному в стене большому террариуму. Там, за толстым стеклом, на древесных ветках в окружении лиан спал, свернувшись в кольца, королевский змей – трехцветный, бело-черно-красный, грозный в своей яркой красоте. Смутное зеленое свечение от террариумных ламп пятном ложилось на пол. Каким-то странным образом оно делало тьму, в которую погрузилась лаборатория, еще более густой, непроницаемой и одинокой.