- Пей, мальчик.

   Верный, постаревший, как и все они, но все еще достаточно крепкий, чтобы нести на спине двоих,ткнулся мягкими губами ей в ладони и всхрапнул. Лю, потревоженный этим звуком и движением коня, коротко застонал в своем тяжелом, душном беспамятстве.

   - Надо торопиться, - сказала Люся жеребцу. - Надобно нам поспешить, малыш. Еще немножечко потерпим мы с тобою. Да? Сейчас возьму тебя за узду да и проведу на ту сторону, как раньше. Ты уж только постарайся, миленький, не урони его. Ты уж побереги.

   Тряхнув гривой, Верный чуть подался вперед и осторожно наклонил голову к Люсе.

   - Нет-нет, дружище, вовсе я не плачу, – она торопливо утерлась мокрым рукавом. - Это так, брызги просто попали… Ну, пойдем, благословясь. С Божьей помощью…

   Императрица… хотя сейчас мало кто узнал бы в Люсе могущественную Люй-ванхоу, подругу и спутницу Сына Неба, самую известную женщину в Поднебесной. Избавившись от многослойных тяжелых одеяний, положенных императрице, а самое главное – от опостылевшего парика со множеством золoтых шпилек и нефpитовых подвесок, Люся сама себе казалась легкой и невесомой, ещё чуть-чуть – и впору взлететь. Как в юности. Как раньше, когда все они были молоды, прекрасны и живы. Когда все они были вместе и сами не понимали, насколько счастливы были.

   Та же тропа и тот же ручей,тот же конь и тот же мужчина на его спине,и чародейский туман, застилающий путь – тот же. Просто прошло двадцать лет. Просто… У нее, лишенной силы и помощи, у нее, чей голос и слух были отняты расчетливой и равнодушной древней богиней, у нее,истершейся шестерни в божественной мельнице, чья роль давно сыграна, чье предназначение исполнено – достанет ли нынче сил рассечь зыбкую, но незыблемую стену? Или…

   - Гордыню-то поумерь, твое величество, – пробормотала она, вглядываясь в сплошное колышущееся полотно тумана. – Ко всем твоим грехам ещё только уныния не хватает. Коли уж тебя, отступницу, Γосподь и прежде миловал,так и теперь не оставит. Не смей раскисать, курица!

   И Люй-ванхоу, в девичестве – Люся Смирнова, со всего маху отвесила сама себе пощечину, звонкую и безжалостную. А пoтом, пока приплясывая от боли, дула на отбитые о собственную горящую щеку пальцы, вдруг поняла – никакой маски Люй-ванхоу больше нет. Этот облик, эти доспехи, которые так долго защищали ее от дремучего и дикого древнего мира, больше не нужны. И, бесполезные отныне, сброшенные с плеч вместе с тяжелым шэньи, расшитым фениксами, и фэнгуанью императрицы, они растворялись, истлевали, расточались туманом. Прежняя юная и дерзкая Люся,та самая девчонка, что сбежала сначала в революцию, потом – от революции, а потом и вовсе от своего века, как от опостылевшей родни, выглянула из-за плеча Людмилы, привычно, деловито перекрестилась и негромко приказала: