Шериф поднимает револьвер. И – чудо! – рука его перестает дрожать.

«Берегись!» – вот что хочет крикнуть Джош, обращаясь к тахтону. Его крик тахтон услышит, не может не услышать: «Тело! На тебе мое тело, засранец! Обернись, беги, прячься…» Джош очень хочет закричать, предупредить, спасти. Желание кипит в нем крутым кипятком, жжет глотку, словно кипяток настоящий и глотка настоящая, и жизнь настоящая, и смерть тоже.

Он молчит. От молчания Джоша корежит, но он не издает ни звука. Стоять, ничего не делать и смотреть, как Дрекстон взводит курок, направляет револьвер в спину твоему родному, твоему единственному телу, жмет на спуск…

Не приведи вам Бог, сэр.

– Вопрос жизни и смерти?!

Грохочут выстрелы: один, второй, третий.

– Вот тебе жизнь! Вот тебе смерть!

Что-то горячее с силой тарана бьет Джоша в спину. Разворачивает, швыряет вперед, ко входу в мэрию. По его спине – нет, по спине его тела расплывается темное пятно.

«Он попал в меня! Попал в нас…»

Новый обжигающий удар – в поясницу. Пули рвут призрачную плоть, как если бы она была настоящей. Боль тахтона, боль Джошева тела – одна на двоих.

На троих?

Пули бросают тахтона на дверь, прижимают к тяжелым створкам. Вопреки ожиданиям тахтон оборачивается, хотя ему давно пора лежать хладным трупом. Выдергивает «ремингтон» из кобуры – и пуля шерифа ударяет ему в грудь. Оружие выпадает из разжавшихся пальцев, со стуком бьется оземь.

Ноги тахтона подламываются, он сползает наземь, оставляя на двери черный блестящий след. Он красный, этот след, но в Элмер-Крик самый красный – пожар, а значит, все остальное черное, даже кровь.

Губы шевелятся, тахтон пытается что-то сказать. Но звука нет, нет и шелеста осенней листвы. Вокруг рта пузырится кровавая пена. Три раны, три паровозных топки жгучей боли медленно гаснут в блеклом призраке – ничтожной малости, оставшейся от Джошуа Редмана, которого друзья звали Малышом.

Из проулка выходит Пастор. Вдалеке мелькают какие-то люди – справа, слева. Это не важно. Взгляд Джоша прикован к умирающему себе. Боль уходит. Губы коченеют. Голова безвольно падает набок. Как последний вздох, над трупом взвивается тахтон, – успел! успел! – и, зыркнув в сторону пастора, бросается прочь.

Джош прыгает наперерез. Сшибает с ног:

– Далеко собрался?!

Они катятся по земле, вскакивают. Тахтон пытается удрать, высвободиться, но Джош вцепляется в него мертвой хваткой. Бьет локтем в лицо, коленом в пах, кулаком по ребрам. Драка, сэр! Подлинная, земная. Спасибо, Господи, за милость твою…

Удар взрывается в животе динамитной шашкой. Чудом Джош не отпускает тахтона: швыряет на землю, валится сверху. Бьет, бьет, бьет. Ловит тахтонью руку – горячую, как адские уголья. Выворачивает, заламывает, шипя от боли в пузырящихся ладонях.