— Да уж найду, авось не дура, — пообещала Брунхильда.

Слабость то отпускала его, то снова накатывала. Долго в трактире он не просидел, поехал в замок, с ним поехал и управляющий.

— Не было случая сказать, — начал Крутец, — но я очень рад видеть вас в добром здравии.

— Не такое уж оно и доброе, — отвечал Волков, чувствуя головокружение, — ну да ничего, окрепну со временем, вы разберитесь с трактиром, раз в день заезжать, что бы забрать выручку это не дело.

— Знаю, поэтому хотел попросить вашего монаха, он добрый верующий, воровать не будет. Да и считает хорошо и вести бумаги сможет.

— Прекрасно вы придумали, — съязвил солдат, — молодому монаху в кабаке, где под вечер девки на столах пляшут голыми, самое место.

А Крутец продолжал, не замечая иронии:

— Комиссия закончила опросы, сейчас господа аудиторы пишут отчет, через два дня все будет готово.

— Господин управляющий, — влез в разговор Еган, чего раньше не бывало, — господину коннетаблю нездоровится, в седле сидит, качается, весь белый, может потом, донимать его будете?

— Ах, ну-да, ну-да, — Крутец поклонился и отстал.

По ступенькам Еган и сыч Волкова почти тащили. Сам он почти не мог опираться на левую ногу. Еган руководил, и упрекал солдата, Сыч кряхтел да молчал. Насилу справились.

Волков рухнул лицом в перину, а Еган стал тянуть с него сапоги, да так что бы нога не сильно болела, пока стягивал, коннетабль Рютте уже заснул.

Глава двадцатая

Глава двадцатая

Утром он чувствовал себя еще лучше, нога, конечно, болела, но к этому он, кажется уже начал привыкать. А вот немощь, немощь, а не боль время от времени приводила его в ярость. Он валялся в перине, ощущая легкий утренний голод, когда в дверь постучали настойчиво и сильно:

— Кто там, входите, — крикнул солдат.

И в покои вошел барон. Волков думал было встать, но барон не дал, придержал его рукой:

— Лежите, друг мой, лежите, я зашел спросить о здоровье, видел, вчера вас под руки вели.

— Жив, барон, — отвечал солдат.