И победила бы их ведьма, да вот только солдат такое уже видел. Видал он в своей жизни страх, вида и панику, и знал, что они с людьми делают. Вспомнил он, как один раз в крепкой баталии вот также поселился страх. И первый ряд стал притормаживать — сомневаясь. А второй уже остановился — оглядываться. А третий стал разворачиваться — бояться. А четвертый ряд людей, так и вовсе побежал, обгоняя пятый, и бросали они свои длинные пики, не понимая, что это, то единственное, что может спасти их конных волн, которые катятся за ними. И бежали они не от того, что их били, а только из-за страха. И погибали под палашами кавалерии только потому, что испугались. Дрогнули — побежали — умерли. Волков знал — страх убивает лучше палашей и копий. Он сам был среди тех, кто бежал.

Все это солдат пережил, все это видел. Но теперь дело было еще хуже. Было еще что то, что в простом страхе не водилось. Ногу ему вывернуло судорогой, скособочило его, да так, что не пошевелится, левая рука висит плетью, словно чужая, в груди ломило, каждый вздох с надрывом, противно хлюпало что то в груди, и привкус крови во рту. А ведьма тем временем присела и, не отрывая от него своего страшного глаза, тянет с земли что то, чего он разглядеть не может. Подняла и сделал шаг к нему и что то, выла, выла не преставая. Или смеялась так.

— Не страшно мне, — прошипел Волков тяжело, воздуха не хватало ему, — не испугаешь ты меня, черта с два!

И как подошла она и замахнулась на него чем то, наотмашь, тяжелой солдатской рукой отвесил ведьме оплеуху. Такую, что улетела старая тварь в угол. Закудахтала там жалостно и заткнулась, всхлипывала, лежала, скреблась, сучила ногами по земляному полу, пытаясь, толи уползти, толи встать.

И судорога сразу отпустила, и боль в груди ушла. Солдат задышал спокойно и глубоко. Выпрямился, расправил плечи. А старуха тоже пришла в себя не вставая поползла к выходу.

— Куда, куда ты? — он поймал ее за ногу, подтянул к себе. — А ну в мешок лезь тварина.

Левая рука тоже ожила, наступив старухе на спину, он стал прятать ее в мешок. Закутав ведьму солдат подошел к сержанту, который все еще стоял, не шевелясь, уставившись в одну точку. Еган скорчился в углу, и бубнил молитвы, осеняя себя крестным знамением то и дело.

А сержант вдруг выдохнул, как будто долго не дышал, стал озираться. А в хижину боязливо заглянули Сыч и один стражник.

— Сержант, — сказал солдат. — Проснулся, неси старуху в телегу. Начнет голосить или причитать сразу бей ее, только не до смерти.

Пришедший в себя великан кивнул и взял старуху, легко, как пучок хвороста, вынес ее на улицу. Он уже не боялся ее.