— С технической точки зрения — нет.

— Но… ты сказал, что заживил мои раны, и… это ты принёс меня сюда?

Еве не давало покоя ощущение некоей неправильности. Она чувствовала себя очень, очень странно. Как будто ей чего-то остро не хватало, но чего, понять она пока не могла. И даже то, как она говорила…

Возникало ощущение, что она забывает о какой-то важной детали, о которой раньше просто не задумывалась.

— Я не мог поднять тебя на месте. Чары, вернувшие тебя, весьма специфические, все необходимые процедуры я мог провести только здесь. К тому же для ювелирной работы алтарь лучше. Одна ошибка, и ты встала бы банальным умертвием, — буднично пояснил белобрысый. — Я заживил твои раны. Пока человек не остыл, это элементарно. Попытался тебя оживить. Когда понял, что уже поздно, погрузил в стазис, чтобы предотвратить смерть мозга, и перенёс сюда. Обмыл, провёл прочие подготовительные ритуалы. И потом уже спокойно поднял.

С восприятием слова «стазис» у Евы возникли некоторые сложности. Услышала она явно нечто совсем другое, но сознание само собой переправило услышанное на знакомый термин. Мельком скользнула мысль о том, что в другом мире и язык должен быть другой, и без помощи магии они с белобрысым вряд ли могли бы спокойно общаться, но сейчас ей подкинули куда более интересную информацию к размышлению.

— Поднял? — уточнила Ева.

— А, вот мы и подошли к самому интересному. — Молодой человек лениво нагнулся, чтобы потрепать кота по голове. — Видишь ли, если ты ещё не заметила, ты немножко, самую капельку мертва.

…и в этот миг Ева наконец поняла, чего ей не хватает. Дыхания. И запахов, обычно дорисовывавших картину мира.

Она не дышала. Пока не начинала говорить. Лишь тогда на автомате, рефлекторно хватала губами воздух — чтобы было, чем колебать голосовые связки. Реакция, о которой она никогда даже не задумывалась.

До этого момента.

— Я… мертва?

— Не совсем. Если ты и этого не заметила, — иронично добавил белобрысый. — Ты находишься в том состоянии, которое позволит ограниченным умам наречь тебя «неупокоенной».

Как ни странно, на этом месте Ева не впала в истерику. Лишь, накрыв пальцами правой руки запястье левой, попыталась прощупать собственный пульс. Когда попытка не увенчалась успехом, уставилась на свои безупречно чистые ладони, заботливо отмытые кем-то от лесной грязи.

Опустила взгляд на грудь, встретившую другую стрелу.

Вместо любимого джинсового сарафана теперь на ней красовалась такая же рубашка с рюшами, как у её собеседника. И, гм, больше ничего. Балетки, колготки и нижнее бельё испарились вместе с сарафаном и курткой; хорошо хоть рубашка доставала почти до колена. А ещё эта рубашка была расстёгнута до самого живота, и когда Ева села, то без труда увидела, что от раны напротив сердца не осталось и следа — и, целомудренно прикрывая то, что и следовало прикрывать, новый наряд открывал крупный рубин в каплевидной оправе, слегка мерцавший в ложбинке.