Если архитектура и отделка вестибюля банка привели меня в восторг, то перышко просто вогнало в транс: я словно перенесся в некий сон, где все происходящее замедляется во времени.

Я поднес руку к шее, взялся за серебряную цепочку и вытащил медальон из-под рубашки.

Люситовое сердечко, прозрачное в свете люстр, осталось нетронутым, но перышко исчезло.

И когда сердечко выскользнуло из моих пальцев и легло мне на грудь, зависшее в воздухе перышко двинулось через вестибюль.

Приглушенные голоса сменились полной тишиной, и хотя люди вокруг меня двигались, правда, как при замедленной съемке, их шаги стали совершенно беззвучными.

Я слышал только удары собственного сердца, редкие, как барабанный бой в похоронной процессии, слишком редкие, чтобы поддерживать мою жизнь.

Словно дайвер, идущий по дну, преодолевая сопротивление воды, я следовал за перышком к южной стене вестибюля.

И пусть не понимая, что происходит, я знал о приближении момента, который предчувствовал.

Я будто плыл – не шел, мои ноги едва касались пола. Мне казалось, что я должен радоваться, а не бояться, потому что каким-то образом сумел вырваться из цепких лап гравитации.

Я миновал два высоких мраморных стола, и перышко остановилось у третьего.

Принялось опускаться, я, конечно, не отрывал от него глаз и в какой-то момент увидел под столом портфель из коричневой кожи.

По-прежнему я слышал только удары моего сердца, которое теперь билось чаще.

Перышко начало подниматься, и я уже потянулся к нему, но интуитивно понял: хватать его – неправильно.

Посмотрев мимо перышка, я увидел ее, какой никогда не видел раньше: высокие каблуки, деловой костюм, строгая блузка, очки, черные волосы, собранные на затылке в пучок.

Фиона Кэссиди.

Она направлялась к одной из двустворчатых бронзовых дверей.

И смотрела не на меня, а влево.

Повернув голову, проследив за ее взглядом, я увидел его, каким никогда не видел раньше: черные кожаные туфли, темно-серый деловой костюм, белая рубашка и галстук, темно-серая шляпа с черной лентой.

Тилтон.

Мой отец.