– Ой!

– Ш-ш-ш! – Шэн Мий прижал палец к губам. Вид у него был чрезвычайно серьёзный, и я невольно тоже понизила голос:

– Что случилось?

Евнух поманил меня внутрь, словно был тут хозяином, и когда я вошла, жестом попросил закрыть створку.

– Она созналась?

– Да, – кивнула я. – Вот.

– Тише, – он даже не взглянул на протянутую ему бумагу. – Сама созналась?

– Сама. Мне даже не пришлось ничего делать.

– Как она выглядела? Было похоже, что её кто-то бил, обижал?

– Ну, у неё синяки на руках. И следы, словно от розги. Она говорит, что её заставили, и…

Я осеклась. Шэн Мий подошёл к двери, осторожно выглянул наружу, ещё раз прислушался, но в павильоне было тихо. Кажется, все наложницы ушли в сад. Тогда он повернулся ко мне:

– Поверьте моему опыту, госпожа Тальо. Не стоит показывать это признание его высочеству.

– Почему?

– Потому что когда он придёт за подтверждением, или пришлёт кого-нибудь, На Рои покажет те же самые синяки и скажет, что это вы выбили из неё признание, заставив её оклеветать себя.

Должно быть, на моём лице отразился изрядный скептицизм с удивлением вперемешку, так как евнух со вздохом объяснил:

– Сегодня утром мне был доставлен подарок от канцлера Нея. Вероятно, вы знаете, что он приходится братом матери госпожи Инь Кольхог. Ах да, должен также добавить, что мой брат совершенно здоров.

– А…

– Скромному занимающемуся правильностью восьмого ранга совершенно не с руки ссориться с господином канцлером. Так что если меня об этом спросят, я буду всё отрицать. Простите, госпожа.

– И вы так уверены в том, что…

– Я уже давно при дворе, госпожа Тальо. Признание На Рои грозит ей очень серьёзными неприятностями, и тем не менее она его сделала. Совершенно не побоявшись гнева если не своей госпожи, то семей Ла и Инь. И эти синяки… Чтобы добиться от неё послушания, наложницам вовсе не обязательно было её бить. Девица не производит впечатление храбрости, упрямства или добродетели, готовой стойко отказывать, если госпожи хотят от неё чего-то неподобающего.