Начальник вздохнул и продолжил:

— Ты, конечно, можешь на мой совет наплевать и послать отчет в том виде, в котором подал его мне сегодня утром. Помню твой демарш по делу Харчевского. Собственно, я девятнадцать лет назад тоже так поступил. Только знай, что опубликован он никогда не будет. Его распечатают и поставят сюда.

Викентий Петрович втиснул папку с делом Шу обратно на полку и повернулся к следователю.

— Спорить со мной не надо. Я знаю, что ты прав. Ты хорошо поработал. Но, увы, далеко не всё в нашей власти. Есть вещи, которые подчиняются нам, а есть вещи, которым подчиняемся мы. Этого не изменить. Видишь, не одни мы с тобой пытались. — Начальник показал на ряды папок у себя за спиной.

Карев ничего не ответил. Возвращался он в крайне подавленном состоянии духа. Только в лифте, несущемся вверх, решился заговорить:

— Викентий Петрович, можно вопрос?

— Конечно.

— Правильно ли я понимаю, что теперь на месте Егорова — вы?

— Да.

— И что именно вы решаете, отправить отчет в «Бюллетень» или в ту комнату?

— Не только я. Отчет будет смотреть комиссия. А после нее — выпускающий отдел. Впрочем… в последнее время место цензора у них вакантно… Но это ничего не значит. Да, если я пропущу, пройти в печать это может, а что тогда? На оплошность обратят внимание люди из компетентных органов. А там уж — последствия непредсказуемые, но вряд ли положительные. Ты хочешь, чтобы я рисковал своими коллегами ради прихоти старой учительницы истории?

— Нет. Я просто спросил. — Двери раскрылись, двое мужчин вышли из лифта. — Викентий Петрович… нельзя ли мне сегодня уйти пораньше? Я хотел бы все обдумать…

— Да, конечно.

* * *

Павел брел под дождем, наступая в лужи. Холодные капли били в лицо, стекали с мокрых волос за шиворот. Деревья с поредевшими кронами роняли на асфальт последние листья, добавляя все новые фрагменты к желто-красной мозаике под ногами.

Наверное, точно так же листья падали и в ноябре 1941-го, когда враг мчался по Родине, сея смерть, боль и разруху, с каждым днем подбираясь к столице. И, должно быть, так же они падали в ноябре 1944-го, когда враг был отброшен за границу и все сильнее ощущалось дыхание победы.

Дело жизни Феклиной останется незавершенным. Не вписывается в спущенные «сверху» ориентиры. И все же Павлу думалось, что читатели «Бюллетеня» станут чуть обделеннее, когда получат выпуск, в котором могла быть, но не оказалась правда об их предках и великой войне.

А еще он чувствовал, что не получится у Инны его портрет. По возвращении домой он увидит очищенный от краски холст и печальное лицо жены. Не вышло. Хотя она старалась. Как и он с этим делом.