— Я слушаю, — с царским великодушием бросил, ставя саблю между широко расставленными ногами Дубарь.

— Нет, любезный мой, это я тебя слушаю. Внимательно слушаю, — прошипел, хмурясь Эйстерлин. — Твои оправдания и твои извинения.

— Какие такие извинения? — насмешливо выгнул бровь Дубарь. Они смотрели друг другу в глаза как два хищника перед боем. Наместник казался мощным ястребом способным клювом сломать хребет. Дубарь выглядел молодым черным волком.

— Что ты себе позволяешь, гаденыш? Ты три раза нападал на мои обозы, ты убивал моих людей, ты грабил моих селян! И живешь ты за мой счет, за мои деньги, — негромко, но разъяренно рычал Эйстерлин.

— Твоих? Ха-ха, папаша, проснись! Эти крестьяне теперь будут платить мне! И села подчиняются мне! — дерзко ответил Дубарь. — Не кому-нибудь, а мне. За защиту и покровительство.

— Да ты кто такой?! — повысил голос Эйстерлин. — Откуда ты выкопался, щенок! Я правитель Грейбриса, а скоро и всего Триградья! Как ты смеешь мне дерзить!

— Смею, папаша, смею, — хихикнул, чувствуя бешенство Эйстерлина Дубарь. — Ты правитель Грейбриса? Вот и отлично, занимайся своим Грейбрисом. Я на него не претендую. Но села мои. И грабить я буду, кого посчитаю нужным, папаша.

— Я тебе не папаша, щенок!

— Как сказать, как сказать, — хитро ухмыльнулся Дубарь и Эйстерлин с видимым удивлением отметил, что у парня красные волосы. Да и черты лица явно имеют какое-то сходство. Молодой вожак разбойников ухмыльнулся, видя понимание в глазах Наместника.

Вот оно что. Теперь понятно как обычный выходец из крестьян сумел сколотить из молодняка такую большую ватагу. Понятно и то, почему его так слушают, и так бояться. Кровь говорит.

— Даже если я двадцать лет назад облагодетельствовал какую-то бабу, это не делает тебя моим сыном. Ясно? Сын у меня только тот, кого я признаю. Моим словом! Поэтому ты никто! Дерзкий щенок, претендующий на…

— На власть, папаша? — понимающе подхватил разбойник. — Нет-нет. Власть мне не нужна. Это ваши забавы. Я хочу только денег. Не гнуть же мне спину при таком отце?

А ведь он все просчитал. Даже эту встречу. Нападал явно специально. Жалил, рассчитывая привлечь внимание. Вызвать на встречу. Прилюдно. И не важно, что это все видят только его собственные битюги. Эйстерлин уже жалел, что пришел сам.

— Я, папаша, хочу тебе заметить еще одну маленькую несущественную по твоему мнению деталь. Ты не просто пришел сюда ко мне. Ты сделал это сам. Один. Тогда как у меня есть четыре десятка дюжих молодцев. Смекаешь?

— То есть ты не собираешься убираться из моих владений?