Женщина эта была уже в годах, но не совсем старенькая, как бабка Лесняна, и, как большинство народа в этих краях, имела толику эльфийской крови в своих жилах, поэтому была высока, темноволоса и выглядела еще полной сил. А звалась она теткой Вьюжаной, что наводило на мысль — что когда-то, годов пятьдесят назад, она появилась на свет в холодную зимнюю пору. Впрочем, может и не пятьдесят, а несколько больше зим назад — кто их знает этих потомков эльфов…

Домик у нее был небольшим, сложенным из нетесаного темного камня, задней стенкой примыкающий к скале, отчего из комнатки под крышей, которую она им выделила, можно было при желании выбраться из окна прямо на крутой склон.

А расположеньем комнат, скошенным потолком над кроватью и уютом маленьких помещений этот дом напомнил Эль их старое жилье, еще в Литсе, наполнив, в очередной раз, душу девочки тянущей тоской.

Хотя теперь-то чего тосковать?! Они были в конце своего пути и, возможно, уже завтра она увидит так давно покинувшую их мать.

Но… дни проходили за днями и, ни завтра, ни послезавтра, встреча с матерью не случалась. Каждое утро отец чуть свет уходил в горы искать Зачарованную Долину и возвращался, когда уже на небе высвечивались звезды.

А Эль оставалась дома, по мере возможности помогая тетушке Вьюжане по хозяйству. Но, что можно было делать зимой, а в этих краях она уж почти сместила осень, в маленьком доме двум хозяйкам, пусть одна из них уже немолода, а второй и десяти зим нету? Задать корм немногочисленной скотине да трапезу на трех человек сготовить, да прибрать чуток — и все.

И вот, переделав все дела еще до полуденной трапезы, которую женщина и девочка проводили вдвоем, старшая садилась с рукодельем — или шерсть прясть, или вязать, а младшая уходила к себе в комнату. И сидела в тоске, что прочно прижилась в ее душе, и смотрела в окно на улицу, прося вечер, который приведет папу домой, нагрянуть побыстрее.

Хуже стало, когда окно снегом замело…

А гадкий «жучок-червячок», купаясь в этой тоске, жирел и здравствовал, нашептывая, что и не надо мать искать, раз она сама найтись не хочет!

Одно спасенье было — это Гаврюшенька. Котенок как чувствовал «гада», и как только тот принимался бубнить, старался отвлечь девочку от горестных мыслей, заигрывая с ней. То подол ее платья вокруг ног замотает, то косу, играючи, растреплет, то сам за что-нибудь зацепиться и повиснет. И ну орать! Какой уж тут нудный «жучок-червячок» — тут друга спасать надо, а там и опять до игры недалеко.

Но тут пришла еще одна беда — амулет, сплетенный для Эль диной Лесняной, стал распускаться. Травинки, выбиваясь из плетенья, крошились и ломались, а ниточки, видимые только девочке, надрывались. И стал ветер, хоть и не часто пока, наведываться снова — даже снег под окном на склоне раскидал, чтоб в щелочку створок к ней пробраться. А был тот ветер уже зимним, поэтому не просто холодным, а обжигающе ледяным. И комнатку их с папой выстуживал с лёту…