Двое мужчин тихо сидели, время от времени слегка покачиваясь, и наслаждались тишиной, глядя на огонь.

Его мать легла первой — утомлённая шоком его возвращения, она развила бурную деятельность, готовя и болтая, но её старое тело больше не могло долго поддерживать такую энергичную активность. Вскоре за ней последовала Кэйт, а потом — Лира.

Его возвращение было поводом для празднования, и все были упорно настроены наполнить его внимание и его уши новостями — всем тем, что он пропустил. Это должно было его утомить, но он всё ещё не был усталым. Возможно, проведённое в виде дерева время засчитывалось как сон.

Лишь его отец остался относительно спокойным. Алан коротко обнял его, а потом просто удовлетворился тем, что слушал болтовню женщин, пока те пытались описать каждую подробность прошедших месяцев.

Тирион и его отец уже много лет не были близки — с тех пор, как он вернулся, и забрал своих почти взрослых детей из Колна. Алан в то время начал пить, и его последним крупным признанием было сказать Тириону, что он жалеет о том, что тот вообще родился.

Эта пустота всё ещё висела между ними, холодная и сухая.

Он не испытывал к отцу ненависть или обиду. Если уж на то пошло, он считал слова отца более чем заслуженными. В общем и целом он был колоссальным разочарованием — как сын, и как человек.

— Я говорил не от сердца.

Слова упали в тишину. Странные и неожиданные, они донеслись от Алана.

— Ещё как от сердца, — сказал Тирион. — И ты был прав.

— Мне не следовало это говорить.

— Ты был пьян.

— Не ищи для меня отговорок, — сказал Алан. — Трезвый или пьяный, я говорил от сердца… тогда говорил. С тех пор у меня было много времени на размышления об этом.

— И что теперь?

Алан не смотрел на него:

— Ты всё ещё тот же мальчик, которого я растил и любил, кем бы ещё ты ни стал. Я не могу простить кое-что из содеянного тобой, но каждый идёт своим путём. Я не могу судить тебя на основе моей жизни.

Тирион сглотнул, пытаясь избавиться от вставшего в горле комка:

— Пап…

— Ты по-прежнему пугаешь меня до усрачки, — перебил его отец.

— Это, наверное, мудро, — сказал Тирион, — но я никогда не причиню вреда ни тебе, ни маме.