— Чистка будет завтра. Мы как раз вовремя, — Бродерик поежился на холодном мокром ветру. — Проверим? Я сейчас. Фонарь возьму, а то темно уже.

Он быстрым шагом двинулся на другую сторону моста, тут же скрывшись в густом тумане.

Оставшись в одиночестве, я поежилась. Неожиданно громким стал плеск воды где-то в темноте, внизу; морось колючими иголками впивалась в лицо, несмотря на зонтик. Шерстяное пальто напиталось влагой из воздуха и скорее холодило, чем грело. Не хватало еще, чтобы вот сейчас из полумрака вынырнул убийца. Фонарей с моста было явно недостаточно, чтобы вернуть мне душевное спокойствие, их едва было видно размытыми белесыми пятнами в глубине смога.

Бродерик принёс даже два светильника. Один отдал мне, и я стиснула тёплую от его руки металлическую петлю. Ступив на первую ступеньку, ведущую к темному пространству под мостом, Салливан протянул мне руку. Я довольно улыбнулась под вуалью. Хоть одному мужчине в этом мире я уже привила мысль о том, что без меня ни одно дело не обойдётся.

Лучше бы я осталась наверху, осознала я через минуту.

Чем ниже мы спускались, тем ядренее становилась вонь. Наверху она практически терялась в привычных миазмах левобережья, но сейчас — около, по идее, чистой и свежей поверхности реки — должно было стать легче, но не становилось. Наоборот. Воняло как-то знакомо. Практически так же, как только что в морге.

Скользкие ступеньки вынуждали все время смотреть под ноги. Я опиралась на локоть Бродерика уже не из куртуазности, а по чистой необходимости: навернуться на покрытых какой-то слизью и чёрным налетом камнях не хотелось совершенно.

Река плескалась у самых камней, иногда заливая их беглой волной. Бродерик прохлюпал вперед, под мост, не обращая внимания на лужи. Хорошо ему в армейских сапогах. Мои полусапожки промокли окончательно, но я этого даже не заметила, прижимая освободившейся рукой к носу и рту платок с пропиткой. Вонь стала совершенно невыносима.

— Твою мать… — выдохнул капитан.

Я повыше подняла подрагивающий фонарь. Надо же, и не заметила, что у меня трясутся руки.

Хорошо, что еще не выпал.

Стена была покрыта грязными разводами: полосы, пятна и куски какой-то коричневатой субстанции создавали причудливое уродливо-прекрасное полотно абстракциониста.

Лучше бы я не приглядывалась.

Нет, лучше бы я вообще сюда не спускалась…

И не попадала в этот чокнутый, проклятый, забытый богами мир!

У стены, как банки спрея у граффитиста, валялось то, что когда-то было одеждой. Какие-то куски ткани успели почернеть и покрыться вездесущей плесенью, некоторые были посвежее, едва успевшие заскорузнуть от пропитавшей их крови.