– Да, – вздохнул Мафей. – Я уже все рассказал Шеллару.

– Ах, вот почему его величество так решительно отбросил вариант несчастного случая. А мне не сказал… Ну что ж, ваше высочество, пойдите, пожелайте доброго утра его величеству, а то он за вас переживает, как будто ему больше не о чем беспокоиться… Одна эта свадьба чего стоит. Кстати, что это мне рассказали о магическом поединке, в котором вы сразили бакалавра школы Змеиного Глаза Алоиза Браско, заточив его в глыбу льда? Во-первых, я вас этому не учил, а во-вторых, с каких это пор ученикам разрешены поединки?

– Никакой это был не поединок… – засмущался Мафей. – Он просто на меня напал, не спрашивая, хочу я с ним драться или нет. А со льдом у меня случайно получилось. Наверное, что-то перепутал.

– Вот как? Вы хотите сказать, что это не ваш друг Орландо научил вас такому милому фокусу?

– Нет, – невинно похлопал глазами принц. – Он меня учил другому, но у меня что-то плохо получается. Он сказал это потому, что Огонь – не моя стихия.

– Совершенно верно, ваши стихии – Вода, Воздух и пятая. А он, значит, по Огню?

– Да, – чуть улыбнулся Мафей, радуясь, что отмазался. – Он ладонью гладит штаны… И вообще… Можно мне идти? А то ведь Шеллар переживает…

– Идите, – засмеялся маг. – И впредь убедительно попрошу вас предупреждать меня, если куда-то уходите. А также не пить на равных со столетними эльфами.

– Ну и что? – сказал где-то вверху низкий мужской голос с четкими властными интонациями. Кантор сначала не понял, откуда он раздается, с крыши, что ли? Затем, ощутив щекой холодную твердую поверхность, понял, что уже не висит, а лежит на полу, потому и голоса доносятся сверху.

– Ничего, – флегматично откликнулся палач. – Молчит.

– Совсем молчит? – уточнил властный голос.

– Не совсем, разумеется. Очень живописно матерится, причем на чистом голдианском почти без акцента. Но по делу ничего пока не сказал.

– Стареешь, Тедди, – заметил собеседник. – Вторые сутки с ним бьешься и ничего?

«Тебе б такое „ничего“, падла, – подумал Кантор. – Мама, больно-то как…» – Он сдержал стон и неподвижно затих, чтобы господа, не приведи небо, не заметили, что он пришел в себя, и не продолжили свои навязчивые беседы.

– А я говорил! – злорадно вклинился еще один голос. Кажется, это был тот самый говнюк, который чуть не оторвал ему ухо, а потом вел допрос. Если это можно так назвать, поскольку он все время психовал, бегал по камере и ругался с палачом. – Я говорил, что надо не так! Если бы ему одно яйцо отрезали, как я советовал, он бы все тут же рассказал, чтобы второе спасти.