Попытался прогнать их в пустыню, но тщетно: они убегали от меня в другой конец сада и продолжали творить разрушения.

Скоро я осознал всю тщетность своих усилий, нужно было действовать иначе.

Не сразу набрался духа. Наконец всё же решился, отыскал среди оружия копьё и острую саблю, с ними направился к ближайшему верблюду. Животное жевало стебли сахарного тростника, косясь на меня влажными чёрными глазами, готовое в любую минуту убежать. Я пристально следил за ним и в последний момент, когда он был готов это сделать, бросил копьё… Остриё пронзило грудь верблюда. Он взревел и помчался прочь огромными скачками. Выбежал за пределы сада и тут повалился набок, истекая кровью. Я приблизился и, превозмогая отвращение к кровопролитию, рубанул саблей по жилистой шее, почти перерубив её. Верблюд в последний раз дёрнулся и затих – умер.

Только в этот миг я осознал, что мне необыкновенно повезло: убей я животное в пределах сада, то потом бы не сумел его выволочь в пески, дабы закопать, ведь зверь был преогромный в сравнении со мной. Здесь же я выкопал саблей глубокую яму и закопал тушу.

После этого направился ко второму животному, но внезапно почувствовал сильнейшее отвращение к смертоубийству, которое не смог перебороть. Отшвырнул от себя оружие и удалился в свою пещеру.

На следующее утро, выйдя в сад, я ахнул: настолько велики были разрушения от прожорливых верблюдов.

Преисполнился великого гнева, отыскал брошенное оружие и погнал одно из животных в пески. Он долго петлял между деревьями, потом всё же убежал за бархан. Тут я настиг его, ударил копьём и прирезал саблей.

Затем таким же образом поступил ещё с одним верблюдом.

До вечерней темноты я успел закопать лишь одного. Сильно устал. На следующий день ныли все мышцы тела. На сей раз я взял для рытья большое медное блюдо, им выбрасывать песок было сподручнее, чем саблей и ладонями. К полудню схоронил второе животное. Оставшееся время отдыхал. Наутро почувствовал себя окрепшим и полным сил.

В этот день я убил двух верблюдов, а назавтра ещё одного. Потом прикончил троих. День ушёл на то, чтобы их схоронить.

После этого я вновь не мог даже подумать об убийстве. Пересиля себя, погнался за верблюдицей и уже был готов поразить её копьём, но не сумел: она посмотрела на меня столь жалостливо, словно понимая мой замысел, что мне показалось, будто она обладает разумом, только говорить не способна.

Ещё три дня я ничего не предпринимал, а верблюды усердно объедали сад. Испугавшись за свою судьбу, я снова начал охоту и убил всех остальных, кроме одного. Последнее животное было крайне осторожным и, видя печальную участь своих собратьев, стало необыкновенно пугливым. Иной раз, когда я был особенно настойчивым, оно убегало так далеко в пески, что я его даже и не видел, пережидало там некоторое время, а затем возвращалось. Я ничего не мог с ним поделать.