Кинулся к ворожее Северин, обнял, к сердцу прижал.

— Радмила, ну что ты! Нашла из-за кого убиваться так…

— Не дитя в березняке хоронила, и не игошу успокаивала — саму себя в землю закапывала, — едва говорит девица, дрожит, бьется; раны душевные глубоки — и выговориться хочет, и рыдания душат, уста смыкают. — Чужое место заняла, не нужна я была людям!

— Ну как же! Не родичам, так другим не было бы жизни без тебя. Ведь душу греешь своей заботой. Оттаиваешь от тоски рядом с тобой… Ну что ты, Радмила…

Горечь слез, казалось Северину, сквозь рубашку вот-вот в тело впитается, до сердца дотянется. Прижалась к нему Радмила, в тепле отогреваясь, от ветров судьбы и бурь невзгод заслоненная; всё прошлое вмиг забылось, душа силой-волей наполнилась, любые удары теперь выдержать готовая, кроме одного…

Час ли, два ли так сидели. Баюн рядом устроился, прикорнул. В избу холод закрался — землица остыла. Час волчий приближался.

— Пойду я, — прошептала Радмила, стерев дорожки слезинок с лица.

— Куда? Спать все легли…

— Новолуние. Заклинания слабеют без света лунного. Бес клеть ломает.

Вздохнул Северин, пробурчал:

— Не для тех стараешься, — но никуда отпускать не собирался.

— А и не буду больше. Но вот тебя от Беса сберечь надобно.

Отстранилась. Блестят в темноте глаза девицы точно ониксовые. Пригладила примятые ворот рубашки у парня, поднялась с тяжелым вздохом. Долг — ярмо неподъемное, а всё ж нельзя его бросить.

— Уходить из Белокрая надобно.

На грозный голос даже не повернулась ворожея. Сверкают серебром узоры платья — сами звезды в руны вплелись.

— Знаю, но нелегкое это дело. Обдумать всё лучше завтра — утро вечера мудренее.

Вновь тяжкий вздох обронил Северин. Это он тут пришлый, не прижившийся еще, куда ветер дунет — туда и дорога, а Радмила — как цветок редкий: а ну как не сможет нигде, кроме родимых мест, прирасти? Хоть и суровый здесь край, да штормы сильные, но ведь цветет краса потаенная.

— Погоди.

Уж за порог ступила девица, напоследок Баюна погладив, как парень к ней устремился, поцеловал порывисто.

Запело всё внутри, заиграло. Будто солнцем душа наполнилась, светом искристым грусть-печаль опалило, крылья подарило — не бывать уж никогда боле средь земных забот, только в счастье небесном витать.