Меня обдало запахом корицы и клевера. Мэтью не появлялся здесь целый год, однако его отсутствие и моя беременность сделали меня восприимчивее к этому запаху.

Дизайнер, занимавшийся убранством моей роскошной спальни и гостиной, где я провела все утро, явно не был допущен потрудиться над кабинетом моего мужа. Комната была мужской, без финтифлюшек. Стены занимали книжные стеллажи. Портьеры на окнах тоже отличались простотой. На деревянных подставках замерли два красивых глобуса – небесный и земной, – готовые в любой момент подсказать необходимые сведения из астрономии или географии. На нескольких столиках были расставлены и разложены природные диковины, какие увидишь в кунсткамерах. Я обходила кабинет по часовой стрелке, будто ткала заклинание, которое вернуло бы Мэтью в Лондон. Иногда я останавливалась, чтобы взглянуть на какую-нибудь книгу или повернуть небесный глобус. Затем мое внимание привлек стул. Такой странной мебели я еще не видела. К его высокой, сильно изогнутой спинке была приделана полочка для книг. Сиденье больше напоминало седло. На этом стуле можно было сидеть только верхом. Аналогичным образом располагался за обеденным столом Галлоглас, переворачивая стул. Кто-то сидел на этом стуле задом наперед, лицом к спинке. Высота полочки была удобной для чтения или письма. Мне захотелось проверить свою догадку. Я перекинула ногу и уселась на мягкое седло. Оно было на редкость удобным. Я представила Мэтью проводящим здесь часы за чтением книг. Окна давали достаточно света.

Посидев немного, я слезла со стула, обернулась и чуть не вскрикнула от удивления. Только сейчас я увидела над камином парный, в полный рост портрет Филиппа и Изабо.

Мать и отец Мэтью были изображены в прекрасных одеждах середины XVIII века. Недолгий счастливый период моды, когда женские платья еще не стали похожими на птичьи клетки, а мужчины уже отказались от длинных локонов и высоких каблуков, модных в предыдущем столетии. У меня чесались руки дотронуться до поверхности картины. Почему-то казалось, что под пальцами окажется не холст, а шелк и кружева.

Самым поразительным в этом портрете была не живость лиц и не блеск глаз – хотя кто бы не узнал в женщине Изабо? – а то, что художнику удалось передать отношения, существовавшие между Филиппом и женой.

Филипп де Клермон взирал на зрителя, облаченный в шелковый наряд, где умело сочетались два цвета: кремовый и голубой. Он стоял, расправив широкие плечи. Правая рука была протянута к Изабо, словно он собирался представить ее зрителям. На губах Филиппа играла улыбка, нежный взгляд сглаживал суровые черты лица. На поясе висел длинный меч. При таком положении его глаза, казалось бы, должны смотреть прямо на зрителя. Однако Филипп смотрел вбок, на Изабо. Ничто не могло отвлечь его внимание от женщины, которую он любил. Изабо художник изобразил в три четверти профиля. Пальцы одной руки покоились в руке мужа, другие придерживали складки кремово-золотистого платья, словно она хотела подойти к Филиппу поближе. Тем не менее смотрела Изабо вовсе не на мужа. Ее дерзкий взгляд был устремлен на зрителя, а губы раскрыты. Такое ощущение, будто она удивлялась, что кто-то посмел нарушить уединение супругов.