Можно предложить денег за информацию, но как тут проверишь? Правда ли, нет… не узнать. А Потап… такое ощущение, что мальчишке от нее надо – что?

Сам скажет. Надо только не давить.

* * *

Потап шел в деревню. Похрустывал под валенками свежий снежок.

М-да, повезло ему. А сначала так не показалось….

Когда дядька Петр домой вернулся, все порадовались. А Потап… а что ему? Ему с того выжиги ни прибыли, ни пользы…

Потап был приемышем в семье дядьки. Два года назад умер его отец, год тому чахотка мать прибрала, а братьев-сестер у него и так не было. Не нажили родители. Мать всегда хрупкой была, но пока отец жив был, как-то держалась. А потом сгорела…

Потап оказался в дядькиной семье, и несладко же ему там жилось. Сироте оно вообще горько, каждый норовит куском попрекнуть… работать заставляли за троих, а кормили за половинку. Хорошо еще, Потап в отца пошел, худой, но жилистый. Когда б в мать, уже б на его могилке снежок лежал…

А уж наслушался.

Плохая кровь, дурная утроба…

Молчали бы, твари!

Не видели вы того, что Потап видел! Как отец после рабочего дня в поле приходил домой, как помогала ему ополоснуться мать, как подавала полотенце…

А потом крепко приникала к своему мужу. И Потап прятался в кольце их рук от всего окружающего мира… хоть раз бы еще его кто так обнял!

Хоть на секунду!

Любили они друг друга, а городской фершал сказал маменьке, что та больше родов не перенесет. Вот отец и запретил… мамка-то хотела. Но тут батя был непреклонен. И Потапу они все объяснили…

А потом батя простыл. Вроде сначала и незаметно было, а потом сгорел в два дня, никакие лекарства не помогли. Мамка держалась, сколь могла, но…

Потап минуты считал до своего восемнадцатого дня рождения. Но три года еще… сам он ни землю не поднял бы, ни дом бы не удержал, все бы поплыло, развалилось…

А тут…

Страшно, конечно! Кому ж не страшно!

Когда его с торой послали, он вообще едва порты не намочил. Слышал, что дядька рассказывал. Троих положила, глазом не моргнув… баба такой быть не должна.