— Янь-вану в глотку… — только и нашлось. Но потом опять стало не до слов — под ногами задергался тонущий грабитель, а из глубины уже полыхающей купальни позвал Меч…

— Пожа-а-ар!

Огонь в замке дворовых стен — ужас пострашнее любых лис и обиженных витязей. И Чжу Шэнь бросила ему в пасть недавние потрясение и растерянность — пусть подавится!

— Воду-у-у!

Дом отозвался детскими криками. Как раз тогда, когда разбушевавшийся гость вытащил из кадки четвертого молодчика, с той же легкостью выбросил во двор, а потом, подняв деревянную посудину и выплеснув воду на огонь, нырнул в первые клубы дыма. Но госпоже Чжу было не до того.

— У-у! Вставай! — Шэнь дернула за ворот слабо ворочавшегося на обломках плетенки Борова Дая, но добилась только басистого стона. Зато братец, приземлившийся рядышком, встал на четвереньки и замотал головой, забормотал что-то — она ухватила его под руки.

— Поднимайся, упрямый осел! Поднимайся! Пожар!.. — женщина захлебнулась воздухом, спазм сжал горло, заставил замолкнуть до следующего вдоха. За это время она успела поставить брата на колени и дотянуться ногой до ребер Сян Гуя: — И ты тоже! Вставай, ублюдок! Сгорим ведь!

Бандит едва приподнялся на четвереньки и упал опять:

— Ой, нога! Ой, болит! — запричитал неожиданно высоким голосом.

— У него голень сломана, — промолвил под ухом мелодичный голос. — А у толстого — ребра.

Чжу Шэнь обернулась — рядом оказалась сидящая на корточках нахальная гостья, с которой все и началось, куталась в грубое одеяло (где взяла-то?) и шевелила огромными треугольными ушам, то ли кошачьими, то ли лисьими.

— Вы, хозяюшка, — хищно улыбнулась рыжая бестия, — на мужа да на вот этого, — кивком указала на Цай Хэна, — рассчитывайте. Остальные, — она радостно помотала головой, — и на ноги не встанут.

И осталось только поверить. Потому, что метался вокруг пылающей купальни голый, измазанный сажей, силач с мечом за спиной. Метался, в одиночку оттаскивал, отволакивал от огня то, что должны были тянуть двое-трое. Потому, что бежали из дома сыновья с тяжелыми деревянными ведрами, которые надо было еще наполнить. Потому, что рушилась, брызгая искрами и угольками, крыша…

— Да, поднимайся же! — Шэнь рванула брата вверх, на ноги. — Поднимайся! И помогай, дурак битый!

Утро в горах начинается украдкой — свет осторожно, словно боясь, начинает раскрашивать небо в робкий голубоватый цвет. На склонах становится различим темно-серый свалявшийся мех растительности, медленно наливается тусклыми сине-зелеными оттенками. Потом, как-то сразу, вдруг, в неуловимый миг свод над головой становится чистым, ярким до пронзительности, а на вершинах к западу, рядом с лысым блеском скал вспыхивает яркая зелень, гордая и радостная — солнце улыбается ей, когда в долине еще царит сумрак…