Все тот же яростный взгляд.

– И все-таки ты этого хочешь.

– Да. Исполняй!

– Ну, что ж…

Она легко выступила из упавшего платья. По кругу ходить не стала, а сразу подошла к костру. Ведь ты этого хотела – обозреть меня? Во всей красе… о, бедная. Ты и не знаешь, зачем ты это сделала.

Такого Линетта не ожидала. Плоская грудь, неразвитые бедра, ноги как палки, длинные руки с отчетливо читаемыми линиями мускулов – об этом она могла догадаться, это она и увидела. Но это тело вдобавок словно когда-то пропустили через мельничные жернова. На ребрах, выступающих над впалым животом, – следы переломов. И шрамы, шрамы, шрамы – толстые белые змеи, хвосты которых сплелись клубком на животе. Все, как бы изгоняющее мысль о любви, деторождении, обо всем, что от века предписано женскому естеству. И то, что она стала тягаться с подобным безобразием, каким-то образом унижало ее, Линетту, а не ведьму, унижало страшно. Она подняла глаза, ища торжествующей улыбки в лице колдуньи. Ее не было, но она должна, должна была быть! Может быть, во взгляде…

Не в силах больше выносить этого издевательства, Линетта разрыдалась. Одной рукой она закрывала лицо, другой тщетно пыталась нащупать свое платье. Голый, беззащитный, плачущий комок плоти на голой проклятой земле. Карен перебросила ей одежду, которую ослепшая от слез Линетта никак не могла найти, и оделась сама.

Немного постояла над своим костром, оценивая результаты. Разумеется, Линетта с самого начала рассудком не считала Карен своей соперницей. Но подсознательно, каким-то женским чутьем… Теперь эта догадка убита. Она убедилась, кто я. Все к лучшему. А теперь пора возвращаться, пока нас не принялись искать. Кончается ночь ворожбы.

Костер она забросала песком. Линетта всхлипывала, уткнувшись лицом в колени. Убедившись, что потух последний уголек, Карен обернулась к ней.

– Идем. Нам пора.

И зашагала по направлению к крепости. Линетта покорно последовала за ней. Карен шла не торопясь, время от времени нагибаясь, чтобы рассмотреть ту или иную травинку, а то и сорвать – теперь она могла себе это позволить. И все же Линетта отставала. Она оставила на берегу свои башмаки, а идти босиком с непривычки ей было больно и колко.

Они спустились в долину, являвшую тягостное зрелище отошедшего праздника. На вытоптанной сотнями ног земле – черные круги выгоревших костров. Многие еще дымились, и дым, дым, дым затенял рассветную долину в это утро. Раздавленные венки, россыпи углей, и кое-где – распластанные на земле тела тех, кого свалила усталость, вино, а может, и удар ножа. Сейчас все они неотличимы друг от друга. Спят. Храп, стоны, и еще где-то поблизости, за пеленой дыма, женский голос выводит монотонно и надрывно: