Светлый фон

От мысли, что они мертвы, и лежат в своих холодных могилах, поедаемые червями и прочей мерзостью, а он живой и здоровый. Поливает, как ни в чем не бывало, цветы на подоконнике. Развлекается, на рыбалку ездит… От этой мысли стало так плохо, что Игорь чуть не взвыл.

«На рыбалку он собрался, с-сука!» — второе «я» плюнуло прямо в «лицо», шепча под нос проклятья.

«Да пошел ты! — Игорь сжал челюсти. — Надо — поеду. Не твое собачье дело!»

— Так как? — спросил Глеб…

Жена все же уговорила. Игорь сам не знал, чего так долго сопротивлялся. Ну, сходят в театр, что он от этого сыпью, что ли, покроется?

Жена все же уговорила. Игорь сам не знал, чего так долго сопротивлялся. Ну, сходят в театр, что он от этого сыпью, что ли, покроется? Жена все же уговорила. Игорь сам не знал, чего так долго сопротивлялся. Ну, сходят в театр, что он от этого сыпью, что ли, покроется?

Шли чеховские «Три сестры». Нудно было до немоготы. Игорь с трудом заставил себя сосредоточиться.

Шли чеховские «Три сестры». Нудно было до немоготы. Игорь с трудом заставил себя сосредоточиться. Шли чеховские «Три сестры». Нудно было до немоготы. Игорь с трудом заставил себя сосредоточиться.

«Вот сейчас интересный момент, — прошептал ему сосед слева. — Прошу обратить внимание».

«Вот сейчас интересный момент, — прошептал ему сосед слева. — Прошу обратить внимание». «Вот сейчас интересный момент, — прошептал ему сосед слева. — Прошу обратить внимание».

Игорь удивился такой заботливости. Он покосился на говорившего и удивился еще больше: бомж бомжом. Особенно бросилась в глаза вязаная шапочка и песне с мутноватыми стеклами.

Игорь удивился такой заботливости. Он покосился на говорившего и удивился еще больше: бомж бомжом. Особенно бросилась в глаза вязаная шапочка и песне с мутноватыми стеклами. Игорь удивился такой заботливости. Он покосился на говорившего и удивился еще больше: бомж бомжом. Особенно бросилась в глаза вязаная шапочка и песне с мутноватыми стеклами.

Человек этот слушал пьесу разинув рот, подавляя в уголках глаз скупую слезу.

Человек этот слушал пьесу разинув рот, подавляя в уголках глаз скупую слезу. Человек этот слушал пьесу разинув рот, подавляя в уголках глаз скупую слезу.

— Выражать недовольство жизнью в шестьдесят два года, — говорил на сцене артист, играющий Дорна, — согласитесь, — это не великодушно.