– Не, я… тебе, может, принести чего? – Подумал, веско добавил: – А посмеётся кто, в ухо дам. Вот.

Надейка не ответила, только брови беспомощно изломились. Сквара маялся, не зная, что ещё ей сказать.

– У нас в деревне девочка одна… – вспомнил он наконец. – Ишуткой звать. У ней пятнышко на спине… то есть не на спине… в Беду опалило. Мы с братом её разок до слёз задразнили. Теперь уже невеста, красёнушка.

Надейка медленно прошептала:

– Красёнушка… Тебе почём знать?

– А что знать? – удивился Сквара. – Она ж разумница, дом ведёт, дедушку любит. Значит, со всех сторон хороша.

Надейка опять не ответила. Глаз она всё не открывала, наверно, и это было ей тяжело. Он знал, как такое бывает. Изначальная грызущая, казнящая боль, от которой корчатся и вопят, сменяется тяжёлым придавленным безразличием. Лекарство рядом ставь, и то рука не поднимется: слишком хлопотно. Сквара потянулся за кружкой, стоявшей возле стены.

– Ты попей… Вона губы растрескались. Я тебе голову подниму.

Девушка неохотно потянулась к воде, стала пить, сперва вяло, потом с пробудившейся жадностью.

– Ты, может, съешь чего? – понадеялся Сквара. – Я вкусного принесу!

У неё опять жалко дрогнуло личико. Она думать не могла о еде, сразу к горлу подкатывало. Сквара затосковал, чувствуя себя ни к чему, кроме пустой жалости, не способным. А больше всего хотелось удрать от чужой беды, поколе к самому не прилипла. Поэтому Сквара не уходил.

– Вот окрепнешь немного, – пообещал он, – я в книжницу тебя отнесу.

Надейка наконец открыла глаза, мутные, воспалённые:

– Зачем ещё?

Сквара окончательно потерялся:

– Ну… ты вроде там молиться любила… у образа.

Он думал, Надейка совсем разучилась улыбаться.

– Справедливая Мать да простит меня… перед образом я скоро забывала молитву… Я больше смотрела, как нарисовано.

Рисовать Сквару учили. Он мог начертать однажды пройденную тропу или крепостной переход, а в незнакомом месте – узнать начертанное другими. Видел в книгах поличья святых подвижников, рассматривал язвительные перелицовки гонителей. Срам сказать, перелицовки ему нравились больше. Он обрадовался, захлопотал:

– Я тебе дощечку принесу и угольков, забавляться станешь. А то берёсты надеру, ты только скажи!