– О тамошних погибелях, паренёк, нам толком неведомо. Мы туда не ходили, а кто ходил, не расскажет. Этот вот как-то выскочил, да лучше бы совсем не выскакивал.
Жестокой истине никто не стал возражать. Лыкаш пальцами разорвал половинку оладушка, бросил в плошку рабу. Тот жадно приник, зачавкал по-собачьи. А как ему ещё, если руки беспалые.
– Два яичка в моху, палка наверху, – похабничал пьяный Гузыня. – Что таково́? А глаза в ресницах и нос!
Гости досадливо морщились, но щунять не спешили. Детинушка был саженного росту, кулаки жернова. Осердится, в подпол сквозь половицы уронит.
– Девки в мыльне распалились, – орал Хвойка непотребную песню, – выбегали на мороз!..
Лыкаш спросил вполголоса:
– А если Путила… твоего… в то дальнее Пролётище послал? Седмицу велишь скамью здесь просиживать?
– Не велю.
– Так он…
– Он следопыт. Его чаемых гостей послали встречать. С утра жданных.
Лыкаш посмотрел на Цыплю, снова задремавшую на колене у Ворона. Ощутил некоторую ревность.
– Хорошавочкой поднимется, – сказал он спутнику. – Ленту в косу вплетёт, тогда, может, мне голову на плечико склонит.
Дикомыт усмехнулся:
– Не к тебе в поварню веду.
– А куда?..
Вопрошание повисло. Ворон забыл про товарища, прислушиваясь к разговору в сенях. Лыкаш тоже навострил уши. Путила кого-то громко бранил, в сердцах обзывал слепым, глухим и никчёмным. Виновный немовато оправдывался. Потом дверь отворилась. Чуть косолапя, вошёл неудачливый следопыт. Внёс кожух, пегий от инея. Против былого Порейка выглядел потасканным. Отвыкшим от сытости и веселья.
Недовольный Путила кивнул ему на Гузыню, выместил недовольство:
– Сходи уйми.
Ворон улыбнулся.
У Лыкаша враз пропала из живота приятная тяжесть. Дикомыт собирался довершить орудье. Вот сейчас. Вот прямо сейчас…