Помолчали.

– В дальнем пути всякий оберег гож…

Особенно столь могущественный: верёвка казнённого. Тайные воины снова переглянулись. Помолчали ещё.

– Зол Непогодье. Решился напоследок Владычицу оскорбить?

– Вряд ли. За сына бы убоялся. Мы ведь и догнать можем.

– Если всё же он, падаль где?

Целик вдоль дороги лежал ненарушенный. Ни тяжёлым падением, ни шагом под увесистой ношей.

– Глянь-ка, полозновица не глубже ли стала?

– Разбери её теперь. Если б сразу…

– Нужно до развилки пройти. Если влево свернул, по нашей стезе, значит, мог в овраг скинуть. В бездну.

До росстаней, где накатанная лыжница покидала старый шегардайский большак, было около двух вёрст. Молодые мораничи здесь бегали сотни раз. Знали каждое дерево. Хотён всё равно смотрел как впервые. Вот этой тропкой в ночи уходил Ворон. На одной ноге. С порванным сухожилием. А не случись того удара в пяту…

«Да ну. Я что, жалею о нём?..»

На развилке санный след ушёл вправо без остановки. И лыжи, что сопровождали его, все пробежали туда же. Ни одни с дороги не отлучались. Кто-то из мужчин задержался справить нужду, но и только.

– Спешил Непогодье.

– Ещё бы. Нынешний поезд, сказывают, Царская дружина ведёт.

Шагала предложил:

– А сходим всё же к оврагу. Мало ли.

Хотён согласно кивнул. «С Лихаря станется в лености заподозрить. Как пошлёт заново все следы проверять…»

Если переселенцы что и сбрасывали в овраг, то не здесь. Это стало ясно с первых саженей. Впрочем, улики Непогодьева преступления мало занимали Шагалу.

– А я вот тут выскочил, – упоённо вспоминал гнездарёнок. – А он вон там был. А Беримёд с самострелом – где выворотень. Со ста шагов промаха забоялся, так и упустил бы! А я…