Все четыре коротких слова сказались сами собою, без участия рассудка, на длинном раздраженном выдохе. И рука сама поймала запястье, готовое взвесить кошель, чтобы затем его облегчить. Выползок ошарашенно посмотрел на свою руку, чужое запястье, накрепко зажатое в пальцах… Взгляд почти испуганно изучил «лисенка» – гибкого худощавого мужчину с изрядной сединой в рыжих волосах, одетого богато, да еще и перстень на пальце с гербовым вензелем, значит – не горожанин это! А хватать титулованную знать за руку – себе дороже.
– Прошу прощения, мессир, – на всякий случай выползок титуловал вора посолиднее и отступил на шаг. – Я оговорился. – Еще шаг назад, быстрым взглядом окинуть улицу… – Ошибся. – Еще шаг, и план побега готов. – Виноват-виноват.
– Прошу прощения, мессир, – на всякий случай выползок титуловал вора посолиднее и отступил на шаг. – Я оговорился. – Еще шаг назад, быстрым взглядом окинуть улицу… – Ошибся. – Еще шаг, и план побега готов. – Виноват-виноват.
– Быть не может. Волк?
– Быть не может. Волк?
Он так и не расслышал толком, что именно прошептал «лисенок», вдруг белея всей кожей и делаясь жалким. Он толкнул подвернувшегося под руку толстяка-стража, повалил здоровенного пьяницу, пнув под колено – и помчался прочь, пользуясь общей неразберихой.
Он так и не расслышал толком, что именно прошептал «лисенок», вдруг белея всей кожей и делаясь жалким. Он толкнул подвернувшегося под руку толстяка-стража, повалил здоровенного пьяницу, пнув под колено – и помчался прочь, пользуясь общей неразберихой.
Когда переполох остался далеко позади, выползок остановился и отдышался.
Когда переполох остался далеко позади, выползок остановился и отдышался.
Безлюдье, рядом городская стена. Дома лепятся к ней – рахитично кривые, карликово-горбатые. Пахнет дрянью всех сортов. Рядом свалка, а еще широкий желоб, который на холме еще был ручьем, а тут уже сделался сточной канавой.
Безлюдье, рядом городская стена. Дома лепятся к ней – рахитично кривые, карликово-горбатые. Пахнет дрянью всех сортов. Рядом свалка, а еще широкий желоб, который на холме еще был ручьем, а тут уже сделался сточной канавой.
Сытая крыса величаво прошла по середине улочки.
Сытая крыса величаво прошла по середине улочки.
– Мессир, – поклонился и ей выползок, криво усмехаясь.
– Мессир, – поклонился и ей выползок, криво усмехаясь.
Город теперь казался ловушкой, выбраться их него хотелось все сильнее. Уйти в лес! Там дышится, там осень – отрада для души, а не кроткая тишина сбывшейся смерти.