Когда сын стеклодува построил новый дом, демон пришел к нему и убил его. И завладел его телом. И он пришел к девушке и сказал ей: «Я уже построил дом для тебя, приходи». Но девушка испугалась и побежала к жрецу и сказала: «Демон вселился в сына стеклодува». И жрец спросил: «Почему ты так говоришь?» А девушка ответила: «Он стал другим, он не помнит отца моего и мать мою, он не ест тех фруктов, которые раньше любил, и он ест запретную рыбу и не знает, что она запретна». Тогда жрец задумался, а потом пошел в дальнюю комнату, достал там тайный свиток и читал из того свитка. И в этом свитке он нашел тайное имя демона и открыл его девушке, и девушка пошла домой. Когда к ней опять пришел демон в теле сына стеклодува, девушка назвала его настоящим именем и сказала: «Уходи!» И демон ушел, потому что его назвали настоящим именем. А девушка взяла тело сына стеклодува и отнесла к его родителям, и они похоронили его, как подобает».

Накти замолчал, но продолжал сидеть, не поднимая глаз от папируса. Рахотеп и сам надолго погрузился в задумчивость, а когда пришел в себя, обнаружил, что писец внимательно наблюдает за ним. Рахотепу стало не по себе, он улыбнулся, чтобы сгладить неловкость.

— Ты устал, Накти? Быть может, ты позволишь мне самому прочитать остальное? Обещаю, что буду осторожен.

— Спасибо, я вовсе не устал. Ты хочешь продолжать?

— Прошу тебя.

Накти продолжал читать, иногда останавливаясь, чтобы пояснить детали. Вскоре свиток закончился.

— Благодарю, — слегка поклонился Рахотеп. — Ты воистину доставил мне удовольствие.

— Не стоит благодарности. Я и сам с радостью вспомнил былые дни. Как я расспрашивал крестьян по вечерам. Как покупал старые, покрытые чужими письменами свитки папируса и сам отмывал краску в теплой воде. Как просиживал вечера, нанося на папирус иероглифы и стараясь ничего не упустить из рассказа и, наоборот, не написать лишнего.

— Лишнего? Чего именно лишнего, Накти?

— Ты ведь знаешь не хуже меня: не всякое знание следует доверять папирусу. Писец, обозначая иероглифом скорпиона, никогда не нарисует и не выбьет в камне его ядовитый хвост. И точно так же порой писец боится доверить свитку не менее ядовитые слова.

— Что же ты не доверил ему в тот раз, Накти? — с кажущимся безразличием спросил Рахотеп.

Младший писец негромко рассмеялся.

— Кто знает. Моя память уже не та, какой была когда-то. Все помнить сложно. Но если мне зададут точный вопрос, я, быть может, и припомню ответ.

— Как же можно задать точный вопрос, если не знаешь, о чем спрашивать?

— Если не знаешь, конечно, нельзя, — согласился Накти. — Так что, видишь ли, жрец, — добавил он уже без улыбки, глядя Рахотепу прямо в глаза, — иногда выбор бывает очень труден. Можно либо узнать ответ, либо продолжать делать вид, что тебя не заботит сам вопрос.