А сам в душе ужасался тому, какие горы свитков предстояло исписать, а потом и прочитать.

— За сбор десятин с вас спрашивать буду. Иначе для чего вы тут посажены? Порядок вести, людей защищать, вот и занимайтесь.

Сторожевики не возражали, но Глава хорошо понимал, как не по сердцу им его веления, однако в скомороший труд он свои указы превращать не собирался. Мало потребовать десятину с каждого двора, ее еще и собрать надо. А нет гаже, чем когда простой люди обманывает своих же заступников и знает безнаказанность лжи.

— А ежели не досчитаемся? — спрашивали обережники.

— Ежели не досчитаетесь, значит, плохо объясняете, собираете плохо. А тем, кто подать утаивает — казнь без оглядки.

Мужчины переглядывались, но кивали, хотя и понимали, что, прежде чем новый уклад приживется — немало голов придется снять с плеч.

Клесх ехал, оставляя за собой растерянные тройки и взбудораженный люд. Внезапно изменившийся привычный уклад, конечно, не всем приносил радость. Иные управители городов и весей молча негодовали, поджимали губы, супили брови. Но все одно, летели во все стороны сороки — нежданные вестницы новой Правды. А еще, справедливости ради надо сказать, что недовольство старост и посадников новоявленного Главу заботило мало. Любят, не любят, лишь бы платили исправно.

В Сноведь обережник приехал с особым смыслом. Сноведской посадник — мужик прижимистый, властный и с дурным неуживчивым нравом. Город свой держал Тимлец волчьей хваткой. И властью делиться не любил. Случалось, пытался и сторожевиков подмять под себя, но в тройке здесь стоял выуч Ольста — Чет. Твердый, как камень и спокойный, как телок. Тимлецова ретивость разбивалась об ратоборца, как порыв ветра о стену.

Однако, зная все это за сноведским посадником, Клесх понимал, что заставить его покориться будет непросто. Рачительность Тимлеца превосходила совестливость. А коли так, добра не жди. Наконец, у нынешнего Главы Цитадели и городского посадника была давняя нелюбовь. С того самого дня, когда восемнадцатилетний Клесх провожал обоз Тимлеца свет Вестовича от одного торжища до другого.

Тимлец бушевал сперва, не желая идти под охраной юнца, которого только оторвали от материнской титьки. Клесх в отместку за эти слова и излишнюю заносчивость торговца, вел его обоз вместо трех суток пятеро и останавливал людей на постой, когда солнце только начинало клониться к горизонту — буде, так спокойнее.