Озарение пронзило подобно удару молнии, отчего все волоски на теле поднялись дыбом. Мысль была исполнена столь ослепительного блеска и столь пронзительно проста при этом, что Морвир даже испугался. Беспримерная дерзость, чудесная легкость, совершенно уместная ирония… Лишь одного хотелось – чтобы Дэй была жива и оценила его гениальность.

Он привел в движение потайную защелку в своем ящике, вынул дно вместе с плотницкими инструментами, под которым лежали аккуратно сложенная шелковая рубашка и нарядная куртка, предназначенные для побега отсюда. Под ними покоились его истинные орудия труда. Морвир натянул перчатки – женские, из тончайшей телячьей кожи, менее других мешавшие движениям его проворных пальцев, затем извлек коричневый стеклянный кувшинчик. Извлек не без трепета, ибо там содержался яд его собственного изобретения, действующий через прикосновение, названный Морвиром «препарат номер двенадцать». Повторение случая с Соториусом исключалось – отрава была настолько смертоносной, что даже сам Морвир не мог выработать против нее иммунитет.

Он аккуратно откупорил кувшинчик – осторожность на первом месте, всегда, – и, вооружившись рисовальной кисточкой, приступил к работе.

Правила войны

Правила войны

Дышалось в спертом воздухе тяжело, колени и спина у Коски разболелись – пробраться по туннелю можно было только согнувшись вдвое. А он за последние несколько недель успел отвыкнуть от бо́льших физических усилий, чем требовалось для сидения за столом и работы челюстями. Теперь же он принес мысленный обет совершать каждое утро моцион, прекрасно зная, что не сделает этого даже завтра. Но лучше все-таки давать обеты и не исполнять их, чем не давать вовсе… не правда ли?

Меч на каждом шагу цеплялся за земляные стены. И зачем он взял с собой эту чертову железяку?.. С опаской поглядывая на блестящую дорожку из черного порошка, уходившую во тьму, Коска поднял фонарь из толстого стекла и крепкого чугуна повыше. Огонь и гуркский сахар – не лучшие соседи в ограниченном пространстве.

Впереди наконец замерцал свет, послышалось еще чье-то тяжелое дыхание, и узкий проход вывел в раскоп пошире, размером со спаленку в приличном доме, освещенный парой фонарей, со стенами и потолком, подпертыми брусьями, которые выглядели весьма ненадежно. В основном пространство занимали большие бочонки. На боку каждого было выведено одно-единственное гуркское слово. Познаний Коски в этом языке хватало лишь на то, чтобы заказать выпивку, но иероглиф, означавший «огонь», он узнал.

Сезария, казавшийся в полумраке большой черной тенью, подтаскивал, пыхтя и обливаясь потом, последний бочонок к остальным.