Горст движением косца вскинул меч и, выдохнув носом, нанес удар, на этот раз по филигранности уже не фехтовальный. Удар пришелся прямо по массивному предплечью – по пластине доспеха, плоти и кости. Меч рубанул по старому камню внизу и словно из него высек струи крови, металлические кольца и каменную крошку.

Человек в черном, по-бычьи фыркнув, рывком выпрямился и взревел, замахнувшись для смертельного удара палицей – действительно смертельного, если бы рука у него еще была. К разочарованию в какой-то степени их обоих, рукавица и с полпредплечья, как предугадывал Горст, повисла на уцелевшем куске кольчуги, а палица, как игрушечная, болталась на запястье, прихваченная кожаным ремешком. Лица противника Горст не различал, но и без того чувствовал его нешуточное смятение.

Он двинул его щитом в голову; из отрубленной руки воина густыми черными каплями брызгала кровь. Человек неуклюже нащупывал на поясе кинжал, но длинный меч Горста звонко жахнул по черному забралу, оставив посередине яркую вмятину. Человек, раскинув руки, сделал нетвердый шаг, покачнулся и рухнул на спину как большое, срубленное под корень дерево.

Горст поднял щит и окровавленный меч, как дикарь потрясая ими перед несколькими застывшими в смятении северянами, и неистово завопил:

– Моя взяла, шваль! Моя, мерзавцы! Моя взяла-а-а!!

Словно это прозвучал приказ, северяне всем скопом повернули и ринулись на север, сквозь колосья полей, отчаянно стремясь унести ноги. Их прыти мешали хлопающие кольчуги, усталость и панический страх, а сзади, как лев среди козлов, метался Горст.

В сравнении с утренней рутиной это было все равно что танец по воздуху. Вот рядом шарахнулся заскуливший от ужаса северянин. Горст прикинул направление его движения, соразмерил замах руки и начисто срубил ему голову, которую тот сам подопнул коленом, падая. Какой-то юнец кинул в него копье, с искаженным от страха лицом глядя через плечо. Горст щедро шлепнул сопляка лезвием плашмя, и тот с воем полетел в колосья. Все шло на удивление, до нелепости легко. Одному северянину Горст отсек ноги, другого, нагнав, свалил ударом в спину, третьему отрубил руку и дал ему уковылять – далеко он не ушел и брякнулся навзничь со щитом. Это что, все еще битва? Славное единоборство человека с человеком? Или же просто убийство? Впрочем, сейчас его подобные тонкости не занимали. «Я не умею травить байки или вести светскую беседу. А вот это я делать умею. Видно, для того и создан. Бремер дан Горст, властитель мира».

Он рубил направо и налево, оставляя за собой изувеченные тела. Навстречу попалась пара нетвердо бредущих в обнимку северян – он свалил и их. Превращал людей в груды мяса бездумно, напропалую. Вот так шел и шел, победно порыкивая и рассекая встречных с поперечными, как какой-нибудь безумный мясник. Справа проплыл хуторок, а за ним в отдалении показалась длинная стена. Северян навстречу и под руку больше не попадалось. Горст оглянулся.