Идти пришлось недолго — несколько переходов да лестниц.

Там, где в стенах горели факелы, Лют зажимал глаза ладонями и недовольно рычал. Так поднялись на самый верх. Уже на четвертом ярусе крепости пленник отстал и поглядел в один из продухов в стене. Присвистнул: высоко! Кажется, до звезд рукой подать.

— Будешь ворон ловить — в поводу за собой таскать стану, — рассердилась Лесана и дернула оборотня за рукав.

Но он все-таки вдохнул полной грудью студеный зимний ветер, тянувшийся через продух, и лишь после этого пошел, куда тянули:

— Не надо в поводу. Просто у вас там воняет… Что, уж и подышать нельзя?

Девушка промолчала. Он злил ее. Одним своим видом злил. Да еще нахальство это! Хотелось гнать стервеца до покоев Клесха пинками, и только здравый смысл удерживал от этого бесславного поступка. Чего уж над беззащитным-то измываться? Хотя… он-то бы ее жалеть не стал. Это уж наверняка.

Лесана распахнула дверь в горницу креффов, и Лют за ее спиной глухо вскрикнул от боли. Сияние лучин после темноты переходов показалось ярким, как солнечный свет, и больно ударило по глазам. Волколак закрыл лицо локтем и незряче ступил вперед.

— Ишь ты, какой нежный, — послышалось откуда-то слева.

— Тебе прутом по глазам стегнуть — поглядел бы, как стерпишь, — огрызнулся пленник и тут же получил затрещину от стоящий позади Охотницы.

— У меня уже весь затылок в шишках… — буркнул волколак.

— Говорливый… — протянул все тот же мужской голос. — Так что ты там про Серого рассказать хотел?

Лют стоял, по-прежнему закрывая лицо рукой:

— Свет погаси. Больно.

С ним тут не нежничают, а значит, нет нужды играть в вежество и смирение.

— Потерпишь.

Добро…

— Я-то потерплю. Но говорить ничего не стану, — зло ответил оборотень.

— Не станешь? Лесана, веди его обратно. Я без того в новостях, как рыба в чешуе, — равнодушно ответил обережник.

— Идем, — услышал Лют справа.

Тьфу!