Очертания стали расплываться, а глаза меркнуть. Призрачный силуэт таял, отплывая прочь.

— Подожди! — я соскочила на пол, откинув простыню. — Может быть, наконец скажешь, кто ты такой и что от меня хочешь? Хэлль тебя побери, хватит говорить загадками! У меня уже от них голова трещит!

Последние чёрные клочки быстро растворялись в золотистом сиянии светильников.

"Скоро всё узнаешь сама", — прошелестел в ушах бесплотный голос, и в нём промелькнула едва уловимая насмешка.

— Хэллев сатайред! — в бессильной ярости выкрикнула я и вдруг осознала, что иссушающий страх, сковывающий тело все эти дни, бесследно исчез. Вместо него в жилах застучал, набирая силу, обжигающий поток крови, вскипевшей от неясного, но волнующего предвкушения.

Дорожная сумка, позабытая в углу комнаты, сама собой раскрылась. Из неё со стуком выкатился Камень и скользнул к кровати. Я перевела на него взгляд и наклонилась, чтобы поднять.

— Страх, говоришь? — промурлыкала я, поглаживая прохладные бока. — Кажется, теперь ясно, как его отогнать!

***

Солнце медленно поднималось над Бёрком, окрашивая красным стены приземистых домов, сложенных из ракушечника. Город постепенно просыпался. Сонное оцепенение улетучивалось вместе с дымом ночных костров. Повсюду слышалось шипение: горожане выходили на крыльцо и деловито окатывали кострища водой, гася огонь до следующей ночи.

Я не выдержала и подошла к низкому плетню, опоясывающему один из домов. Прямо за ним отчаянно зевающая женщина в тёмно-коричневом платье забрасывала угли песком.

— Почему вы жжёте костры каждую ночь? — спросила я потому, что молчать было невозможно. Женщина утёрла тыльной стороной руки лоб и взглянула на меня ничего не выражающими глазами.

— Белые мухи, — недружелюбно пояснила она таким тоном, будто эти два слова всё объясняли.

— Что?

— Белые мухи, — с нажимом повторила она и махнула рукой в сторону гор, синей громадой возвышающихся над городом, — прилетают по ночам. Если не жечь костры, заберутся в ноздри и задохнёшься.

Я пристально посмотрела на неё. Чем-то эта женщина напомнила давно забытую мать, оставшуюся в Корниэлле. Наверное, исподволь чувствующейся неприязнью к незнакомцам, нарушающим давно заведённый распорядок неуместными расспросами. Интересно, вдруг подумалось мне, как родные пережили мой побег? Горевали? Или вздохнули с облегчением: одним ртом меньше? Почему-то очень захотелось задать этот вопрос хмуро разглядывающей меня женщине. Будто почувствовав это, она поджала губы и смахнули частички пепла с налипших на лоб тёмных волос, в которые уже начала прокрадываться седина.