Весна пришла, луга зазеленели нежно, а там и лето жаркое настало. Снова отступился Мартин от своего слова — птичку выковал с крылышками раскрытыми, легкими, ажурными. Утром поцеловал Дануту, подарок на подушку положил и шепнул ей на ухо: «Свободна будь… лети куда хочешь». И ушел.

Ушел в луга шелковые, упал в траву навзничь, среди маков да васильков, среди огоньков да ромашек — и остался лежать там, на солнце глядя. И чудилась ему у солнца длинная коса и веснушек россыпи…

Так и высушило солнце кузнеца Мартина. Был — и не стало, высох, стаял, в пыль распался. Только застрекотали в высокой траве кузнечики — не серые, не зеленые, а светлые, будто пряжа льняная.

Рассыпались те кузнечики по всему свету. Говорят, если услышишь среди травы: «Мартин… Мартин… Мартин…» — да поймаешь того самого, кто так стрекочет, прошепчи ему свое желание — и оно непременно исполнится. Потому что судьба у Мартина такая: свое счастье не вышло, зато для других по-прежнему кует…

Елизавета Дворецкая КАК ОГОНЬ ОТ ОГНЯ

Елизавета Дворецкая

КАК ОГОНЬ ОТ ОГНЯ

«Ну, зимой одно было, а теперь другое».

Метелица стояла на опушке, прижавшись спиной к толстой березе, и провожала глазами уходящего Искрена. Зачем она вообще заговорила с ним: сидела бы с матерью и сестрами на дедовой могиле, блинами заедая недавние слезы и причитания, — нет, увидела его на краю поля, зачем-то пошла к нему, даже окликнула — а ведь уже видела, что он идет мимо, нарочно ее не замечая… И вот — весенний день для нее кончился. Над головой шумел свежий ветер в густой почти по-летнему березовой листве, казалось, весь этот шум сейчас обрушится на голову легким, щекочущим ворохом — но Метелица почти не слышала его за шумом крови в ушах и стуком готового разорваться сердца.

На Дедовом поле везде мелькали белые рубахи: на низких-то курганах женщины еще причитали и бились о землю, взывая к умершим родичам, на других уже отплакали и крошили вареные яйца, угощая дедов, а где-то уже сами принялись за блины, пироги и кашу, попивая брагу и проливая из каждой чарочки немного на траву. В Родоницу, последний весенний праздник поминания предков, все люди из окрестных родов собирались сюда, где в длинных курганах уже не первый век находили себе посмертное жилье все умиравшие в округе Капельской Лады. Народу было много, и Метелица скоро потеряла Искрена из виду, но все смотрела туда, где он пропал среди могил рода Неревичей, смотрела, смотрела, не веря, что все уже кончилось.

«Ну, зимой было одно…» Его слова звучали в памяти, как последние звуки погибающего мира. И от неотвратимой жестокости этих слов весь белый свет — зеленая луговина, светлые стволы берез, темно-голубое небо — словно бы рвался на части и в широкие прорехи лезла черная бездна… Разом рухнула ее судьба, уже, казалось бы, сложившаяся, и даже было странно, что земля не тает под ногами, что все так же крепок ствол березы за спиной, что шумит листва и дед Гудила уже запевает хриплым полупьяным голосом «Калинушка с малинушкой, лазоревый цвет», а старуха Гудилиха привычно колотит охальника крепким коричневым кулачком по шее… Все как всегда.