– Нет, – задумчиво сказал голос, – скорее как в церкви, ибо ты находишься в церкви Господа, хотя наш Верховный глава – дьявол, святой основатель нашего ордена, так почему бы не пчелиный воск? Предоставляю тебе, тщеславному светскому венецианцу, считать его роскошью, путать его с богатством, в котором ты барахтался, как свинья в помоях.

Я тихо засмеялся.

– Поделись со мной еще своей великодушной и идиотской логикой, – сказал я. – Фома Аквинский от дьявола. Давай, говори.

– Не стоит надо мной насмехаться, – искренне и умоляюще ответил он. – Я же спас тебя от огня.

– Иначе я был бы уже мертв.

– Ты хочешь сгореть?

– Нет, только не так мучиться, нет, я и помыслить не могу, чтобы мне или кому-то еще пришлось так страдать. Но умереть – да, хочу.

– А как ты думаешь, если ты все-таки умрешь, какая участь тебя ожидает? Разве адский огонь не в пятьдесят раз жарче костра, разожженного для тебя и твоих друзей? Ты – дитя ада; ты стал им в тот момент, когда богохульник Мариус влил в тебя нашу кровь. Никто не сможет изменить этот приговор. Твою жизнь хранит проклятая кровь, противоестественная кровь, кровь, приятная сатане, кровь, приятная Богу лишь потому, что ему приходится держать при себе сатану, чтобы проявлять свою доброту и давать человечеству выбор между добром и злом.

Я опять засмеялся, но постарался проявить побольше уважения.

– Вас так много, – сказал я, оглядываясь вокруг. Многочисленные свечи ослепили меня, но не доставили неприятных ощущений. Казалось, на фитилях танцует другое пламя – не то, что поглотило моих братьев.

– Они были твоими братьями, эти избалованные, изнеженные смертные? – спросил он. Его голос не дрогнул.

– А ты сам веришь в тот вздор, который мелешь? – спросил я, передразнивая его тон.

Он рассмеялся в ответ, тихо, как в церкви, как будто мы перешептывались друг с другом о нелепости проповеди. Но здесь не было Святого причастия, как в освященной церкви, – зачем же шептаться?

– Дорогой мой, – сказал он, – как просто было бы устроить тебе пытки, вывернуть наизнанку твои высокомерные мозги, превратить тебя в инструмент для хриплых криков. Как просто было бы замуровать тебя в стену, чтобы твои крики доносились не слишком шумно, а стали бы приятным аккомпанементом для наших ночных медитаций. Но я не питаю вкуса к подобным вещам. Вот почему я так хорошо служу дьяволу; я так и не полюбил зло и жестокость. Я их ненавижу, и, если бы мне было дозволено взглянуть на распятие, я смотрел бы на него со слезами, как смотрел смертным человеком.

Я прикрыл глаза, принося в жертву танцующие огоньки, окроплявшие полумрак. Я украдкой послал навстречу его мыслям сильнейший импульс, но наткнулся на запертую дверь.