Но я его услышал. Я повернулся, прыгнул повыше и добрался до него, до серебристого дождя, хлынувшего на меня, как благословение темных небес, как крещение святой водой проклятых.

Музыка нарастала. Все поглотил варварский ритм, организованная цепочка танцоров была забыта. Под дождем, в свете неиссякаемых сполохов гигантского огня вампиры раскидывали руки, выли, извивались, топали, согнув спины, грохотали подошвами по земле, открывали рты, вращали бедрами, вертелись и прыгали... Наконец они хриплыми гортанными голосами затянули громогласный гимн:

– Dies irae, dies illa...

О да, да, день гнева, день огня!

Потом, когда дождь полил темной, ровной стеной, когда от костра остались только черные головешки, когда все давно уже отправились на охоту и на мрачной поляне после шабаша остались кружиться всего несколько фигур, в мучительном исступлении продолжавшие распевать молитвы, я тихо лежал, уткнувшись лицом в землю, и небесные воды смывали с меня грязь...

Мне казалось, что рядом стоят монахи из древнего киевского монастыря. Они посмеивались надо мной, но по-доброму. Они говорили:

– Андрей, с чего ты взял, что сможешь сбежать? Разве ты не знал, что тебя призвал Бог?

– Уходите от меня, вас здесь нет, а меня вообще нет; я заблудился в темных пустынях бесконечной зимы.

Я старался представить себе его, его святой лик. Но рядом была только Алессандра – она пришла помочь мне подняться на ноги. Алессандра, пообещавшая рассказать мне о тяжелых и мрачных временах, задолго до создания Сантино, когда ей передали Темный Дар в лесах Франции, куда мы отправимся вместе.

– О Господи, Господи, услышь мои молитвы, – прошептал я. Если бы я только мог увидеть его святой лик!

Но такие вещи нам запрещались. Ни при каких обстоятельствах не смели мы смотреть на его изображения! До конца света нам суждено трудиться без этого утешения. Ад есть отсутствие Бога.

Что мне теперь сказать в свое оправдание? Что мне сказать?

Эта повесть уже рассказана другими – повесть о том, как я на протяжении целых веков оставался непоколебимым в своих убеждениях предводителем парижского общества, как жил все эти годы в невежестве и мраке, подчиняясь древним законам, пока не осталось ни Сантино, ни римского общества, как я, оборванец, в тихом отчаянии цеплялся за старую веру и старые обычаи, пока другие уходили в огонь или же просто разбредались по свету.

Что мне сказать в оправдание того новообращенного и святого, каким я стал?

Триста лет я оставался бродячим ангелом, убийцей с детским лицом, одним из Детей Сатаны, его заместителем, его рабом. Алессандра всегда была рядом со мной. Когда другие погибали или отрекались, Алессандра поддерживала во мне веру. Но это был мой грех, мое путешествие, мое страшное безрассудство, и мне одному предстоит нести это бремя, пока я жив.