Я об это ничего не знал. Кресты, сорванные с девственных шей, переплавлялись на мои золотые кольца. А четки отбрасывались в сторону, пока воровские пальцы, мои пальцы, обрывали бриллиантовые пуговицы жертвы.

За восемь десятилетий существования Театра вампиров – мы выдержали испытание Революцией, потрясающе быстро восстановив силы, поскольку публика шумно требовала наших фривольных и мрачных представлений – я развил в себе и надолго после гибели театра, до конца двадцатого столетия, сохранил скрытный характер, предоставляя своей молодой внешности вводить в заблуждение моих противников, потенциальных врагов (я практически не принимал их всерьез) и моих рабов-вампиров.

Хуже руководителя не бывает: равнодушный, холодный вождь, вселяющий страх в каждое сердце, но не задающийся трудом полюбить хоть кого-нибудь. Так я и содержал Театр вампиров, как мы называли его в семидесятых годах девятнадцатого века, когда туда забрел сын Лестата, Луи, в поисках ответов на вечные вопросы, оставленные без таковых его нахальным, дерзким создателем: «Откуда произошли мы, вампиры? Кто создал нас и с какой целью?»

Да, но прежде чем я начну подробнее распространяться о прибытии знаменитого, неотразимого вампира Луи и его маленькой обворожительной возлюбленной, девочки-вампира Клодии, я хотел бы рассказать об одном незначительном происшествии, случившемся со мной в том же девятнадцатом веке, но несколько раньше.

Может быть, это ничего не значит или же я выдам тайну чьего-то уединенного существования. Не знаю. Я упоминаю об этой истории только потому, что она причудливым образом, однако почти наверняка имеет отношение к тому, кто сыграл весьма немаловажную роль в моей повести.

Не могу определить год этого эпизода. Скажу лишь, что Париж благоговел перед очаровательными, мечтательными пьесами для пианино Шопена, что романы Жорж Санд были последним криком моды, что женщины уже отказались от изящных, навевающих сладострастные мысли нарядов имперской эпохи в пользу широких платьев из тафты, с тяжелыми юбками и осиными талиями, в которых они часто изображались на блестящих старых дагерротипах.

Театр, выражаясь современным жаргоном, гудел, и я, управляющий, устав от его представлений, бродил в одиночестве по лесистой местности как раз за границей Парижа, неподалеку от ярко освещенного деревенского дома, из которого доносились веселые голоса.

Там я наткнулся на другого вампира – женщину. Я немедленно определил это по бесшумным движениям, по отсутствию запаха и почти божественной грации, с которой она пробиралась сквозь дикий кустарник, легко придерживая маленькими бледными руками развевающиеся полы длинного плаща и пышные юбки. Целью ее были ярко освещенные, манящие окна.