Я спустился вниз и выяснил, что по всему храму разбросаны предметы обстановки. Вазы и лампы либо разбились, либо попадали на пол. Повсюду валялись свечи. Кто же из Прародителей это сделал? Оба сидели не двигаясь. Я не мог получить ответ, что только усилило мой страх.

В минуту отчаяния и малодушия я посмотрел на Акашу и подумал – если ты пожелаешь, я отдам тебя Лестату! Только объясни как. Давай вместе восстанем против Энкила! Но эти слова умерли во мне, так и не оформившись.

В душе я испытывал холодную ревность. И тяжкую печаль.

Однако я мог уговаривать себя, что чудо произошло из-за скрипки, не так ли? Ведь в древние времена подобных инструментов не существовало. А он, вампир, устроил для нее концерт, по всей вероятности вывернув музыку наизнанку.

Тем не менее облегчения эти мысли не принесли. Она пробудилась ради него!

И пока я стоял в нерушимой тишине храма и глядел на сломанные вещи, мне в голову закралась внушенная ею мысль.

«Я полюбила его не меньше, чем ты, и хочу, чтобы он остался, не меньше, чем ты. Но ничего не выйдет».

Ужас приковал меня к полу.

Но я направился прямо к ней, как бывало сотни раз, медленно, чтобы она при желании успела отказать мне, чтобы он самым незаметным жестом дал мне понять, что отвергает меня. И испил ее крови, возможно, из той же самой вены ее белого горла, не знаю. Обернувшись, я внимательно посмотрел на Энкила.

Его холодное лицо оставалось безразличным.

Проснувшись на следующую ночь, я опять услышал в храме шум. И снова обнаружил беспорядок.

У меня не осталось выбора и пришлось отослать Лестата. Другого средства я не нашел.

Так произошло еще одно горькое расставание – столь же тяжелое, как расставание с Пандорой или Бьянкой.

Никогда не забуду его обаяния, легендарных белокурых волос и бездонных голубых глаз – воплощение вечной молодости, полной безумных надежд и чудесных мечтаний. Я жестоко обидел и ранил его, когда приказал уезжать. Сердце мое обливалось кровью, но другого выхода не было. А мне так хотелось его оставить – ученика, возлюбленного, бунтаря. Я полюбил его журчащую речь, честные вопросы, отважные воззвания в защиту сердца и свободы царицы. Разве нельзя избавить ее от Энкила? Разве нельзя вдохнуть в нее жизнь? Опасные мысли, опасные речи, но Лестату было этого не понять.

И мне пришлось позабыть о собственном разбитом сердце и отказаться от чудесного юноши, которого я так полюбил, невзирая на одиночество духа и шаткость рассудка и воли.

Но теперь я воистину боялся того, на что могут оказаться способны при следующем пробуждении Акаша и Энкил. Я не мог поделиться опасениями с Лестатом, дабы не напугать и не распалить его окончательно.