"Мона, перестань, прошу тебя. Со мной тебе нечего бояться".

"А я и не боюсь, – ответила она. – Правда, не боюсь, но меня все равно найдут".

"Тогда мы просто спрячем тебя за этими огромными колоннами, – сказал, я. – Мы просто запрем дверь в мою комнату и посмотрим, сумеют ли ее сломать".

Мона перестала плакать. Успокоившись, она вытерла глаза бумажным носовым платком и снова попросила меня описать того незнакомца, а когда я это сделал, она поинтересовалась, не был ли он каким-то призраком или духом.

Я очень удивился ее вопросу. Прежде я никогда об этом не думал.

"Призраки бывают всевозможных видов, Тарквиний, – сказала она. – Разные призраки создают разные иллюзии".

"Нет, это был не призрак, – сказал я. – Слишком уж он разъярился, когда в него полетело стекло, – призраки так не сердятся. К тому же он не мог видеть Гоблина".

Гоблин по-прежнему был с нами, тащился в хвосте и никак не реагировал, когда я махал ему рукой.

Наступило то время дня, когда я наиболее остро чувствовал панику, но сейчас приступ не последовал, потому что ради Моны я хотел быть сильным, а еще, честно говоря, она вызывала во мне такое стойкое волнение, что оно прогнало самые плохие и печальные мысли.

Я рассказал Моне о привидениях, которых видел среди старых могил, о том, что они не разговаривают и кажутся мне некой густой массой. Мы с Моной поговорили о призраках вообще.

Она сказала, что Стирлинг Оливер из Таламаски – добрый и глубоко порядочный человек, британец до мозга костей, один из лучших представителей Таламаски, у которого есть множество чудесных идей насчет природы призраков и духов.

"Я лично не знаю, существует ли такая вещь, как истинный дух, – сказала Мона, когда мы почтительно бродили среди могильных камней и надгробных памятников. – Я склонна думать, что все духи – это призраки чего-то, пусть даже они и жили так давно, что уже не помнят об этом".

"Мой Гоблин – чистый дух, – сказал я. – Он не призрак того, кто умер когда-то". – Я оглянулся и увидел, что Гоблин стоит поодаль, засунув руки в карманы джинсов, и просто наблюдает за нами. И я побоялся рассказать о нем еще что-то, например, как быстро он обучается новому, как стал недавно опасен.

Но я помахал ему, простой дружеский жест, и мысленно сказал, что люблю его. Он и виду не подал, что услышал меня, но лицо его выражало спокойствие, и я вдруг заметил, что на нем мой счастливый галстук от Версаче. Зачем он его нацепил? Зачем выбрал именно такой галстук? Возможно, это что-то означало.

Думаю, Мона видела, что я обратил на него внимание. Даже уверен, что видела. Но она продолжила: