– Напрасно я ему не запретил, – наконец сдавленно произнес Титус, – надо было его запереть в комнате.

– Возможно, он спас им жизни. Откуда вам знать, магистр? Вы выбрали путь сострадания, чтобы избавить своих детей от страхов и боли.

Титус не мог говорить. Не осталось ни мыслей, ни чувств.

Сирена взяла его за руки, словно дочь, и заглянула в глаза так, как уже давно никто не заглядывал.

– Вот как я поняла, что могу вам доверять. Пожалуйста, магистр, знайте, что и вы можете мне доверять.

Титус мучительно переживал ее сочувствие, бесясь, что так сильно перед ней раскрылся и его глубоко скрываемое горе оказалось заложником ее планов.

Однако промолчал он весь ужин из-за воспоминаний о сыне, а Сирена тем временем потчевала соседей по столу ловко поданной и полной приятного самоосуждения историей о том, как сплоховала в деле с близнецами из Венты. В рассказ хитроумно вплеталась мольба обращаться с мальчиками хорошо, помнить об обстоятельствах, в которых они воспитаны, и о том, что оба скучают и беспокоятся о матери.

– Ведь дети, как цветы, лучше всего растут, если у них есть и вода, и солнце, – закончила она со своим обычным самообладанием.

На недавнюю вспышку гнева не осталось и намека. Сирена опять спряталась за щитом безмятежности. Хладнокровие девушки обезоруживало. Его жертвой пал и могущественный манса, и приглашенные им за стол вельможи, растаявшие от ее безупречных манер и обворожительной улыбки. Самое скверное, что она, скорее всего, была права насчет способностей того юноши под деревом, того парня, за которым, как мгновение назад небрежно упомянул манса, уже отправились его люди.

Еще один многообещающий юноша, упущенный по его, Титуса, вине.

* * *

Вот так, с пустыми руками, они и отправились домой.

– Титус, я боюсь, ты заболеваешь, – сказала Кэнкоу, когда несколькими днями позже их карета наконец-то вкатилась в Энверс. – Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? После твоего триумфа в Доме Четырех лун ты и десяка слов не сказал.

– Моего триумфа? – сварливо буркнул он и сам себя возненавидел за то, что уподобляется Энвеллу и Бэле.

– Будь уверен, я расскажу брату все.

Титус так и не понял, воспринимать ли ее слова как угрозу, или как обещание.

Надобно заметить, что после того как Титус со спутниками въехал в обветшалые ворота Дома Осени, ему даже не дали помыться и сменить одежду, вызвав в кабинет мансы, едва Кэнкоу поговорила с братом. Здесь стоял потрепанный диван и старый стол с треснувшей ножкой, замотанной кожаным шнурком и веревками. Старик манса создавал из воздуха иллюзии – умение, которым Титус так и не овладел, несмотря на все старания.