Но Элис, извинившись, вышла из-за стола и удалилась к себе в каюту.

Что бы это значило?

Может быть, то, что она гораздо умнее его? Это, сказал себе капитан, он знал с самого начала. Какой умный мужчина захочет делить упряжку с женщиной глупее себя? Его Элис не из таких, и он это знает. Не только образованна, но и умна.

Но как бы ему хотелось, чтобы в эту ночь она предпочла не быть умной.

Да что же он за человек такой, если пропажа Седрика стала для него скорее облегчением, чем потерей? А тот ведь дружит с Элис с детских лет. И Лефтрин об этом знает. И хотя ему самому юноша кажется надоедливым избалованным хлыщом, Элис о нем беспокоится. Должно быть, она гадает, погиб ее друг или страдает сейчас от лишений. А он, Лефтрин, как последняя скотина, только и думает о том, что их страж оставил пост.

Капитан завершил очередной обход палубы и на некоторое время остановился на тупоносом баке Смоляного. Он перегнулся через фальшборт и глянул на «берег». Где-то там, в грязи, спали драконы, но их отсюда видно не было. Впереди чернел лес.

– Что ж, Смоляной, завтра будет новый день, – обратился к кораблю Лефтрин. – Карсон вернется, так или иначе. И что тогда? Пойдем дальше?

Конечно.

– Ты, похоже, изрядно уверен в себе.

Я помню.

– Да, ты мне говорил. Но не таким, как оно сейчас.

Не таким. Это верно.

– И все же ты считаешь, что нам следует двигаться дальше?

У остальных нет выбора. По-моему, это самое малое, что мы можем для них сделать.

Лефтрин ничего не ответил. В задумчивости он легонько поглаживал носовой планширь. Смоляной – старый корабль, старше всех живых кораблей. Его одним из первых построили из диводрева, как тогда называли этот материал. Его не собирались делать торговым кораблем – обычный баркас, обшитый толстым слоем единственной древесины, устойчивой к едким водам реки Дождевых чащоб. По обычаю, который куда древнее и Удачного, и даже Джамелии, предок Лефтрина нарисовал на носу корабля глаза – не только для того, чтобы придать судну мудрый вид, но еще и из суеверия: мол, с глазами баркас будет буквально «присматривать» за собой в опасном пути. В те времена о диводреве знали только то, что оно прочное, тяжелое и устойчивое к кислоте. Никто не подозревал, что после смены нескольких поколений людей на борту живой корабль может обрести собственное сознание. Это обнаружилось лишь тогда, когда из диводрева начали строить первые парусники с носовыми фигурами.

Однако это не значило, что Смоляной сознания не обрел. Не значило, что его капитаны не знали и не ощущали его присутствия.