— Это пройдет, — сказала Эхо.

— О боже. Черт тебя подери. Серьезно, вот черт.

— Заклинание делает тебя невесомым на физическом уровне. А на ментальном — тебе сносит крышу. Совершенно. — Она сказала это так громко, как будто обращалась к Маркосу, но смотрела при этом на меня.

— И что я им скажу? — пробормотал я. Ари жужжала над моей головой, легонько касаясь ее кончиками пальцев. Маркоса оглушительно рвало. Извергание рвотных масс время от времени перемежалось с жуткими проклятиями.

— Не мои проблемы. Я не могу тебе этого позволить. — Она потрясла пакетом.

— Почему? Это такой особый вид гекамистской этики? — Мой голос был полон неприкрытого сарказма, но Эхо кивнула.

— Что-то вроде того.

— Господи, ради всего святого, убейте меня! — крикнул Маркос. Эхо ответила насмешливым взглядом.

— Но Маркос заплатил за три…

— Я вычту плату за твое печенье.

Ари грациозно спланировала на землю. Кончики ее пальцев коснулись песка. Потом она вздрогнула всем телом и села на колени. Медленно, очень медленно она опустила голову, уткнувшись лбом в песок, словно молилась кому-то.

— Маркос, я тебя ненавижу, — сказала Ари.

— Добро пожаловать.

— Я задержу дыхание и буду так лежать, пока не подохну.

— Ари? — озабоченно спросил я.

— Тебя, Уин, я тоже ненавижу.

Что-то горячее вспыхнуло у меня в груди, и лишь спустя секунду я понял, почему моя спина вдруг напряглась, а челюсти сжались до боли. Я был зол. Не на Эхо, которая не разрешала мне полетать. А на своих друзей, но за что? За то, что удвоили мою тоску?

Своими корчами, завываниями и стискиванием зубов. В прошлый раз Ари закатила истерику из-за Манхэттенского балета. Но тогда ее страдание было подлинным, хотя и длилось недолго. В этот раз все было не так. Это напомнило мне пародию на мою собственную жизнь, на мучения, которые я испытывал день за днем. Я знал, что они не специально, но это не имело значения. Они коснулись чего-то ужасного, чего-то сокровенного, чего-то моего и теперь глумились над этим, словно какие-то пьяницы.

И, что еще хуже, им хотя бы предоставили возможность летать. Я никогда не летал, но почему-то всегда чувствовал себя отвратительно. И где же здесь справедливость?